Незабвенный Лоллий Александровчи Баландин, бывший по праву старейшиной нашего критического цеха, любил повторять: «Шесть семейств правили театром “Красный факел” во времена Веры Редлих…» В этих словах, кроме тайного знания, мне всегда чудилась насмешка: попробуйте догадайтесь! Хотя догадаться кто да кто, было не так уж трудно: существовала как бы официально утверждённая обойма имён, тех, кого обычно награждали орденами и медалями, кто всегда сидел в президиумах на торжественных мероприятиях, входил в состав партийных бюро обкомов, горкомов и райкомов, чьи фамилии фигурировали в отчётных докладах о достижениях сибирского искусства. Матвей Кириков не был вписан в этот краснофакельский ареопаг.
Вот самая живая зарисовка из неопубликованных мемуаров Сергея Галузы:
«Необычно тучный, с большим животом и ещё большим юмором, в пенсне с болтающимися стёклами — таким был наш дядя Мотя. На репетицию мог прийти в двух галстуках или в разных носках — до того был рассеян. Если ему на глаза попадался благодарный слушатель, он прижимал его к стенке и начинал нескончаемый рассказ о своей жизни. Если во время рассказа руки его нащупывали пуговицу на пиджаке слушателя, он крутил её до тех пор, пока она не отрывалась, а затем, извинившись, отдавал хозяину, но рассказ не прерывал, пока кто-нибудь не выручал потерпевшего…»
Так и видишь, как молодые лейтенанты, только что пришедшие с победоносной войны рвутся из объятий допотопного прошлого (и так личного времени совсем нет: то лекции, то политзанятия, то встречи со зрителями, и читать — обязательно, и всё — обязательно, при Редлих не забалуешь…) А зря рвались! Кирикова стоило послушать, наверняка это было бы интересней встреч «для галочки». Кириков даже в старом «Факеле», бесконечно богатом актёрами с удивительными судьбами, был фигурой уникальной.
В разных автобиографиях, хранящихся в его личном деле, рассказывал о себе. Жалостливо так напирал на отца, малограмотного крестьянина из деревни Салово Ярославской губернии, на заедавшую нужду и босоногое детство. Но кто в этих анкетах не врал? Там ведь был обязательный вопрос о социальном происхождении, и сама Вера Павловна писала «из служащих». (Это она-то, с древними дворянскими корнями, с отцом-управляющим в огромном украинском поместье.) А из его незаконченных воспоминаний, написанных уже в последние годы жизни, выплывает отцовский особняк на Мытнинской набережной в Петербурге с обязательной оборудованной сценой для любительских спектаклей, на которую поднимались довольно известные впоследствии актёры. Например, молодой Шверубович, будущий Василий Качалов. В пьесах русской классики Кириков играл ещё гимназистом, играл и будучи студентом юридического факультета Петербургского университета, и посещая драматические курсы знаменитого «первача» Александринской сцены Владимира Давыдова (привычное в нашем театроведении сочетание «Давыдов и Варламов», второго великого Кириков наблюдал из зала Александринки).
Сам Кириков началом своей карьеры считал выступление в летнем театре в Териоках в роли Васи в «Талантах и поклонниках», и если это не перст судьбы, тогда какой ещё нужен перст? Подобно своему герою, богатому поклоннику, братья Кириковы, получив отцовское наследство, посвятили его служению талантам: организовали антрепризу и возили на гастроли Шаляпина, Собинова, Анну Павлову, Марию Гавриловну Савину, бывали с ними и за границей. Держал труппу в Краснодаре в летний сезон, там играли Далматов, Яковлев, Блюменталь-Тамарина. Организовал оперную труппу в Петербуржском народном доме — оперными постановками руководил Николай Андреевич Римский-Корсаков, некоторые его постановки конкурировали с Мариинским театром — когда читаешь такое, кружится голова… «Охотничьи рассказы»? А ну, как хотя бы половина этого — правда?!. Какие имена, какие люди, какие встречи…
Дальше всё пошло как у Нарокова в тех же «Талантах и поклонниках». Жалованье всем платил хорошее, разорился, конечно. Ещё до первой мировой. Перебрался в Москву. Оставшиеся деньги вложил в старокоршевский театр (Борисов, Чарин, Терехов, Мартынова, Кречетова, Кригер и др.). Продержались два года, а потом в 1917-м были национализированы как все частные театры. Остался нищим. Пошёл гулять по провинции — из Керчи в Вологду, из Вологды в Керчь: Брянск, Гомель, Самара, Саратов, Кинешма, Петрозаводск, Челябинск, Свердловск, Томск…
Мелькали города в судьбе артиста. Как встраивался он в новую реальность? Пепел прошлого стучал ли в его сердце? А иначе зачем он в каждой биографии доказывал: «да свой я, свой, социально близкий…» Зачем подробно перечислял советские роли, отмеченные общественностью, грамоты и благодарности? Зачем старательно подчёркивал, что ни разу не выезжал за границу? А чего стоит пьеска «Жить хочется!» за авторством некоего М. Кирикова! В ней, пользуясь утратой пролетарской бдительности, в советский коллектив проникает шпион, ловко маскируясь под научного работника. На поводу у него идёт беспечная молодёжь, не прошедшая, как старшие товарищи, закалку в огне гражданской войны. В результате важное научное открытие похищено и едва не переправлено за рубеж! Шпион разоблачён, убегая от чекистов, отстреливается, но схвачен, вражина… Руководство института рвёт на себе волосы и, раскаиваясь, просит прощения… Во бред! А что делать? Идёт тридцать восьмой год, «жить хочется»…
Неосторожно встряхнёшь пожелтевший конверт в личном деле — веером ляжет и уставится на тебя целое море лиц (вот уж точно актёр с тысячью лиц, как и его любимый Давыдов). Герои ли, персонажи — когда они были сыграны, в каких городах и весях? Потёртые, переснятые, неподписанные… Потом думаешь — а и не надо. Видно и так. Каждая роль взята с огромного человеческого материка, каждая — переплавка впечатлений от всех встречных и поперечных на жизненных перекрёстках. Кого тут только нет! Все наши комики и простаки, мелкие чиновники, приказчики, мешочники времён НЭПа, неунывающие командировочные, герои каких-то старых водевилей… Блестящие цилиндры, легкомысленные соломенные канотье, многострадальные потёртые картузы, лихие кепки, солидные шляпы, огромные вязанные бабьи платки и шали крест-накрест — в какие только одежды не втиснуто большое актёрское тело…
А вот уж точно Лев Гурыч Синичкин — сейчас скажет куплет! Это, наверное, Аркашка Счастливцев или другой какой подобный бедолага-актёр — любимые роли Кирикова на все времена. А вот монах — толстый, хитрый, лукавый, не пушкинский ли Варлаам? Краснофакельского «Бориса Годунова» разругали в прессе, а Кирикова хвалили — хорош в плохом спектакле и всё, и ничего с этим не поделаешь. Даже если допустить, что у него скорее торжествует дар характерности, дар мгновенной трансформации без внутреннего углубления — какая наблюдательность, какая лёгкость, правда бытового облика!
Но только на внешних красках Фамусова не сыграешь, Городничего тоже, Расплюева тоже, а эти роли Кириков считал своей главной заслугой. Добавлял ещё Луку в «На дне» и Егора Булычёва — это репертуар, который взывает, извините, не только к внешнему мастерству, требует подлинности актёрского проживания…
Ещё одну роль Кирикова нельзя не назвать. «Красный факел» в годы войны работал в Прокопьевске. «В те дни тема нашествия на Россию, страдания народа, хватала за душу и актёров, и зрителей, — вспоминала в своих мемуарах сестра Веры Редлих Елизавета Кривошапкина. — В городе формировался один из тех вибирских полков, которые помогали гнать немцев из Москвы. Ему мы и показали “Фельдмаршала Кутузова”. Но как показали!
Тогда большой и сложный спектакль шёл три раза в день. Никто из нас не покидал театр ни на минуту. Матвей Кириков играл все три спектакля с одинкаовой силой и волнением… Вся сцена была затянута тюлем, напоминала зимнее поле с одиноким деревом. И вот, когда заковыляли по нему странные и страшные фигуры, закутанные в диковинные одежды, превращаясь в силуэты, растворяясь в снежной мгле и летящем снегу, раздался голос Кутузова: “Спасена Москва!” И на каждом спектакле, аплодируя, весь зал вставал…»
Матвей Фёдорович в Кузбассе вместе со всеми работал в госпиталях, играл концерты, спускаясь под землю к шахтёрам. После войны был награждён медалью «За доблестный труд». Получил звание Заслуженного артиста РСФСР. Вера Павловна знала ему цену. Провозглашая со всех трибун верность художественному методу социалистического реализма, на практике она любой ценой оберегала живую жизнь в своих спектаклях, не позволяла её сплющивать под идеологическим катком. А эту живую жизнь могла обеспечить только «разность потенциалов» её актёров, разность их судеб, происхождения, человеческого опыта. И Кириков, не являясь официальным лицом театра, олицетворял собой тот самый русский островский театр, традиции которого ещё долго держали на плаву серьёзные советские драматические коллективы… Вера Павловна посвятила ему в своей книге «Такая манящая цель… театр» несколько тёплых слов.
Но почему-то кажется, что самой лучше памятью о нём для молодых могла стать нечаянно найденная в кармане оторванная пуговица — последний привет, и последняя улыбка старого мастера, так самоотверженно защищавшего искусство родного театра.
Валерия Лендова,
«Театральный проспект» № 5 (45), 20 марта-20 апреля 2009
Антрепренер Шаляпина и Собинова, владелец театров в Петербурге, Москве и других городах России последние годы жизни служил актером «Красного факела».
Его судьба начиналась так ярко, его талант обещал так много…
Актер. Режиссер. Оперный певец. Театральный продюсер. Любое из этих поприщ сулило ему успех.
Сулило – и не обмануло.
Обмануло время. Революция и гражданская война заставили судьбу повернуть в другое, куда более скромное русло.
Сегодня в Новосибирске, наверное, уже не осталось зрителей, которые помнили бы его роли. Последний раз на сцену «Красного факела» Матвей Федорович Кириков вышел более 60 лет назад. Коллеги называли его «театральной энциклопедией»: он очень любил рассказывать всем, кто готов был слушать, истории из своего бурного прошлого.
Ему действительно было о чем рассказать. По мотивам его жизни можно сочинять авантюрно-театральный роман…
На сцене с Качаловым
Родился Матвей Кириков в 1880 году в Петербурге – младший сын в большой купеческой семье. Отец торговал сукном, имел два доходных дома, несколько магазинов и был, судя по всему, весьма предприимчивым и дальновидным коммерсантом. Для примера одна из его удачных негоций: купив в свое время две тысячи саженей никому не нужной заболоченной земли по рублю за сажень, спустя двадцать лет Кириков-старший продал эту землю уже по тысяче рублей за сажень и построил здесь собственный дом. В этом доме на Мытнинской набережной и прошло детство Матвея Федоровича, его сестры и братьев.
Правда, сам он, как потом признавался, своего отца с деловой стороны совсем не знал: Федор Иванович умер, когда Матвей был еще мальчишкой. Зато отцовская любовь к театру и их совместные походы на премьеры запомнились на всю жизнь: «Нас, пяти-, шестилетних ребят он брал с собой то в оперу – в Мариинский театр, то в драму – в Александринский… Юношей я уже видел все оперы, которые шли в Петербурге, да и в Москве, где мы часто бывали…»
Спустя годы Матвей Федорович будет вспоминать, как он в детстве часами «распевал дома любимые арии – басовые, теноровые, меццо-сопрано и, воображая себя на сцене, старательно раскланивался перед зеркалом. Очень любил читать монологи Гамлета или Чацкого». То, что этот мальчик вряд ли захочет в будущем посвятить свою жизнь торговле сукном, было видно невооруженным глазом. Родители это скоро поняли и смирились.
Увлечению детей театром в семье не мешали – наоборот, всячески способствовали: Матвей в отрочестве учился актерскому мастерству у знаменитого Владимира Давыдова и брал уроки вокала у тогдашнего любимца публики, баритона Мариинки Иокима Тартакова. Ученик проявлял незаурядные дарования, и оба мэтра прочили юному артисту большое будущее.
В особняке на Мытнинской набережной Кириков-старший устроил любительский театр с залом на 300 мест, и раз в месяц или два здесь давали спектакли. Сбор за программки и цветы шел на нужды благотворительности, а все расходы на постановку, бал и ужин после представления полностью брал на себя хозяин.
Между прочим, именно на таких любительских подмостках начинали свою сценическую карьеру многие знаменитости того времени. В доме на Мытнинской дебютировал легендарный Василий Качалов – тогда еще никому неизвестный студент юрфака Вася Шверубович. В первый раз он прочитал здесь «Сакья-Муни» Мережковского, после сыграл несколько ролей классического репертуара – от Подколесина в «Женитьбе» до Чацкого в «Горе от ума». История умалчивает, но легко предположить, что в тех же самых спектаклях, только на других ролях выходил на сцену вместе с будущим Качаловым и юный Матвей Кириков.
На гастролях с Шаляпиным
Свою первую труппу он собрал, будучи гимназистом восьмого класса. Настоящую труппу с профессиональными актерами. Оставил гимназическому начальству липовую справку о том, что якобы лежит со сломанной ногой, а сам отправился в турне по западным областям России. Два месяца труппа колесила по городам и весям, давая спектакли, сам Кириков исполнял роли «героев», а когда добрались до Варшавы, на имя 16-летнего антрепренера пришла телеграмма от матери: «Приезжай немедленно. Директор прислал врача узнать, действительно ли ты болен».
Дома его ждал грандиозный скандал. Обман раскрылся. Злостный прогульщик предстал перед разгневанным руководством гимназии. «Директор заявил, что он видел в жизни много всяких бесчинств, - вспоминает тот трагикомический случай Кириков, - но чтобы гимназисты из учебного заведения уезжали во время занятий лицедействовать, да еще при этом обманывали начальство, - подобного безобразия ему видеть не приходилось, и он желал бы, чтобы не пришлось больше увидеть».
И вылететь бы «безобразнику» из выпускного класса без аттестата зрелости, но тут на помощь Матвею пришел еще один из его талантов. С 14 лет он брал уроки у лучшего регента Александро-Невской лавры и руководил гимназическим хором. И юноша сделал директору предложение, от которого тот не смог отказаться, – он пообещал разучить со своим хором обедню Чайковского и исполнить ее на открытии новой гимназической церкви.
Обедня была исполнена, выпускные экзамены благополучно сданы, и аттестат зрелости получен. Матвей Кириков поступил на юридический факультет Петербургского университета.
Увлечение театром – это у Кириковых было фамильное, наследственное. Но если для отца оно оставалось приятным и необременительным хобби, ничуть не мешавшим основному бизнесу, то в детях уже превратилось в «роковую страсть». Любимый брат Матвея – Федор Федорович пожертвовал ради сцены и военной карьерой, и семьей. Влюбился в актрису, бросил жену с детьми, подарил своей возлюбленной театр, сам играл вместе с ней. А когда в полку сочли его лицедейство несовместимым с офицерским достоинством, он предпочел оставить полк, но не сцену.
Каким Кириков-младший был студентом, можно только догадываться. История с «варшавскими гастролями» ничему его не научила. Все свое время он отдавал театру – сам играл на сцене, держал антрепризу, руководил оперными и драматическими труппами, создавал театральные коллективы и устраивал турне. География его антрепренерской деятельности потрясает: Гельсингфорс (Хельсинки), Екатеринодар (Краснодар), Екатеринослав (Днепропетровск), Харьков… Двадцатилетним пареньком он проявлял незаурядный организаторский талант и, как бы сейчас сказали, выдающиеся продюсерские способности. Видимо, сказывалось купеческое происхождение и отцовские предпринимательские гены.
Окончив юридический, Матвей почти не работал по специальности, сразу, с головой окунувшись в стихию театра. Это был расцвет отечественного театрального искусства – как впрочем, русского искусства вообще. Актеры и спектакли того времени вошли в легенду, публика в буквальном смысле слова носила своих любимцев на руках, театр был властителем умов и душ.
Кириков работал с Савиной и Комиссаржевской, Южиным и Давыдовым, Ленским, Садовским, Орлениным, Корчагиной-Александровской. Он возил на гастроли Шаляпина, Собинова и Анну Павлову. Его воспоминания о великом русском басе считаются хрестоматийными. Постановками в созданной им оперной труппе руководил Римский-Корсаков. Среди друзей и знакомых Матвея Федоровича в те годы – композиторы Глазунов и Рахманинов, писатели Чехов и Куприн, художники Грабарь и Коровин. С известным литератором Власом Дорошевичем он проехал на автомобиле пол-Франции и тоже оставил об этом воспоминания…
В контрах со Станиславским
Так и хочется написать, что в нем всю жизнь боролись бизнесмен и художник. Но это, во-первых, будет банально, а во-вторых, неправда. Бизнесмен и художник в нем не просто уживались, они взаимно дополняли друг друга – художник ставил задачи, а предприниматель искал возможности их выполнить. И никогда ради коммерческого успеха Кириков не поступался высокими идеалами искусства.
«Моя антрепренерская деятельность носила чисто меценатский характер, - писал Матвей Федорович много лет спустя. – Меценатствующими антрепренерами называли тех, кто в своих театрах проводил строго определенную художественную линию, не уподобляясь театрам «купца Епишкина». Это требовало больших личных вложений предпринимателя. Годы меценатствующего антрепренерства я вспоминаю как дурной сон. Театр стоил больших средств, а отсюда вечная забота, где добыть денег».
Даже немаленькое наследство, оставленное отцом, и выигрыш 200 тысяч рублей по займу не спасали положение: Кириков не раз оказывался на грани разорения. Выручали предпринимательская сметка и, как бы сейчас это назвали, инновационный подход к ведению театрального дела.
Как-то браться Кириковы, Матвей и Федор, задумали создать театр на паях. Актеры – пайщики, театр – собственность труппы. «Нам казалось, что, если театр будет принадлежать всему коллективу, а не одному владельцу, то каждый участник предприятия будет стараться работать как можно лучше, чтобы повысить свое благосостояние…, качество спектаклей станет выше, и общество получит новый театр , более интересный с художественной стороны», - пояснял свою затею Матвей Федорович.
Актеры очень увлеклись этой идеей – еще бы, ведь она сулила им участие в прибылях! Братья Кириковы переоборудовали для этих целей известный в Москве кафешантан и даже переманили к себе художника из МХТ, чем вызвали большое недовольство Станиславского. Константин Сергеевич потом звонил и выяснял с Кириковым отношения. Новый театр получил название Дмитровский.
На дворе стоял 1917 год. Публика в театры не ходила – то, что происходило на улицах революционной Москвы, было гораздо интереснее любого представления. Дмитровский, едва открывшись, оказался, несмотря на блестящий актерский состав, в незавидном положении. Реклама не работала, билеты не раскупались. И тогда Кириков решился на поистине авантюрный шаг. Он дал распоряжение вовсе не продавать билетов и отказывал друзьям и знакомым в контрамарках. Зрители, обращавшиеся в кассу, видели табличку: «Все места проданы». Даже сотрудники театра не могли получить для своих родных входной на премьеру. «Билетов нет», - объяснял неумолимый директор.
Тем временем он тайком от всех сотнями распространял бесплатные билеты по учреждениям и организациям. Актеры радовались аншлагам, и никто из них даже не догадывался, какими способами заполняется зал. Зато по Москве пошли разговоры о том, что на спектакли Дмитровского не попасть. И представьте – хитрость сработала. Вскоре театр уже собирал настоящие аншлаги. Все были довольны – кроме, конечно, тех зрителей, которым больше не удавалось попасть на премьерные показы «на халяву».
Дмитровский просуществовал полтора года и мог бы работать дальше, но в 1918-м новая власть отобрала здание под клуб. Потом в нем откроется Театр им. Станиславского и Немировича-Данченко. Кириков попытался было организовать театр миниатюр, вновь собрал лучших актеров и вновь, несмотря на голод, холод и разруху, сумел добиться зрительского успеха. Но вскоре и этот театр был закрыт.
Матвей Федорович остался не у дел. Ни работы, ни средств к существованию. Позади – почти сорок прожитых лет, кипучих, ярких, бурных. Впереди – полная неизвестность. Талантливый продюсер и меценатствующий предприниматель новому времени, новому театру и новой стране оказался не нужен. И когда ему внезапно поступило предложение из Брянска собрать и возглавить в качестве режиссера новую труппу, Кириков согласился. Хотя уезжать из столицы в провинцию страшно не хотел и, как мог, оттягивал этот момент. Он понимал, что расстается не просто с Москвой, а со всей своей прежней жизнью.
В Сибири с Верой Редлих
О следующих 15 годах в его судьбе мало что известно. Он переезжает из города в город, выступая то в одном, то в другом периферийном театре и нигде особо не задерживаясь. Брянск, Гомель, Петрозаводск, Свердловск и Челябинск, Ашхабад и Ташкент… Впрочем, в те годы многие его коллеги жили такой бродячей жизнью. Ощущение хрупкости, неустойчивости, сиюминутности бытия питало охоту к перемене мест. «Поистине великолепные актеры были и оставались до конца жизни «блуждающими звездами», - писала Вера Редлих.
Достоверно известно, что Кириков, несмотря на сомнительное происхождение, успешно прошел чистку, о чем с гордостью сообщал в своей автобиографии, а однажды даже стал ударником пятилетки. Матвей Федорович старательно пытался вписаться в новую для него действительность.
В 1934-м он совершил последний свой переезд из города в город и переход из театра в театр. И до конца своих дней остался служить в «Красном факеле». Возможно, с возрастом, с течением лет ему уже захотелось оседлости и постоянного угла. Возможно, сильный актерский коллектив под управлением таких режиссеров, как Федор Литвинов и Вера Редлих, напомнили ему столичные труппы прежних времен. Как бы то ни было, в Новосибирске он сначала задержался, потом – остался. Исполнил за два десятка без малого лет множество ролей: Фамусова, Городничего, горьковского Луки. Замечательно играл Льва Гурыча Синичкина в известном водевиле, при этом изумительно пел и с легкостью, несмотря на более чем солидную комплекцию, танцевал.
Но почему-то больше всего коллеги вспоминают его в спектакле «Фельдмаршал Кутузов». «Красный факел» во время войны переехал в Кузбасс, уступив сцену Театру им. Пушкина. «Фельдмаршала» в 1942 году в Сталинске (Новокузнецк) показывали по три раза в день, в зрительном зале сидели солдаты, уходящие на фронт.
«Старик Кириков, неутомимо перегримировываясь, несколько дней подряд играл Кутузова. Толстый, усталый, ироничный, насмешливый и в то же время удивительно сердечный, - писала о нем Вера Редлих. – Казалось, ничто не могло удивить его, нарушить его спокойствие. Но как преображалось его лицо, когда он читал донесение о бегстве Наполеона!
- Москва оставлена французскими войсками. Россия спасена! – негромко произносил он, и настоящие слезы, слезы глубокого облегчения, слезы счастья наполняли его усталые глаза…
А что делалось в зале! Солдаты вскакивали с мест, аплодировали и кричали «Ура!»
Как ни странно, об этих годах жизни и работы Кирикова в «Красном факеле» сохранилось не так много сведений – несколько старых программок, несколько выцветших фотографий, пара абзацев в воспоминаниях коллег. Из этих воспоминаний складывается образ очень толстого, очень веселого, добродушного, всегда готового поболтать и пошутить «дяди Моти». Остался он на закате жизни один – детей не родил, с женами развелся. Кроме театра, у него ничего больше не было. Очень любил вспоминать былое – свои встречи с Шаляпиным, Собиновым, Ермоловой, и радовался, когда «Советская Сибирь» взяла его воспоминания для публикации. Кстати, слог у него был превосходный, так что ко всем прочим его талантам можно присовокупить талант литератора.
Жалел ли он о том невозвратном времени, когда мог по собственному желанию создавать труппы и собирать антрепризы? И возить на гастроли по российским городам звезд оперы и драмы? И может быть, чем черт не шутит, построить когда-нибудь театр, который бы вошел в историю и увековечил его имя…
Или он был счастлив уже тем, что может жить и работать и полностью принадлежать тому большому и важному, что называется русским сценическим искусством? Ведь об этом, собственно, он всегда и мечтал – с тех самых пор, как мальчишкой перед зеркалом произносил монологи Чацкого и Гамлета.
Когда я только приступала к истории жизни Матвея Федоровича Кирикова, я собиралась рассказать о судьбе в какой-то степени даже трагической. О нереализованном таланте, об упущенных возможностях, о несбывшихся мечтах. А закончив, вдруг поняла, что все это время страшно заблуждалась. Я совершенно неправильно понимала своего героя. Не было никакой трагедии. Матвей Кириков жил и умер счастливым человеком. Он был тем, кем всю жизнь хотел быть. И богатым, влиятельным столичным антрепренером, другом знаменитостей, и провинциальным актером на второстепенных ролях – он всегда был занят любимым, единственно нужным для себя делом и всегда оставался самим собой.
Человеком театра.
Нина Пашкова
Автор выражает благодарность за сотрудничество музею Новосибирского Дома актера и его директору Галине Журавлевой. С недавних пор музей поддерживает переписку с потомками Кириковых, в частности – с внучкой Федора Федоровича Татьяной Лазич, проживающей в Белграде. В настоящее время Татьяна Борисовна активно занимается поисками и сбором материалов, касающихся судьбы ее предков, и будет рада любой предоставленной информации.
2 комментария
обсуждение >>