Слова «хрестоматия», «хрестоматийность» у нас обычно ассоциируются с ясностью - «Ведь это же хрестоматийно!» — говорим мы о произведениях, прочитанных еще в детстве, или об истинах, кажущихся нам слишком бесспорными и простыми. Между тем, чем хрестоматийнее герой, тем, пожалуй, он загадочнее. Тургеневская «Ася» тоже таит в себе некую загадку — загадку своеобразного женского характера и загадку несостоявшейся, внезапно оборвавшейся любви между богатым русским путешественником Н.Н. и девушкой Асей, встреченной им в чужих краях.
Своеобразие одноименного фильма И. Хейфица заключается, пожалуй, в том, что ответ на все эти загадки режиссер ищет не только и не столько в самих тургеневских героях, сколько в месте действия, в той естественной декорации, на фоне которой разыгралась рассказанная нам драма.
...Вот под звуки почтового рожка вступаем мы вместе с молодым русским дворянином, «ищущим уединение в дальних краях», в маленький немецкий городок, настолько живописный и аккуратный, что он и в самом деле похож на декорацию. Звуки воскресного оркестра, шорох шагов возле фонтанов с целебной водой, громкое пение, исторгаемое сотней луженых молодых глоток на студенческом празднике, чужие запахи, чужие туманы над просторной рекой, чужая речь... И на фоне этой жизни, где все дышит скромностью и довольством, где в маленьких харчевнях стопудовые краснощекие крестьянки по воскресеньям выпивают положенную им порцию пива, радостно отмечая конец недели, заполненной заботами и трудом, где из окошек, увенчанных кустиками гераниума, выглядывают милые старушечьи лица, чтобы бросить завернутую в бумажку монету бродячему шарманщику, где даже горы так же плотно, целесообразно заселены, как и лежащий в их ущелье городок,— на фоне этой аккуратной, непритязательной, чужой жизни особенно очевидным становится драматизм судьбы трех русских людей, случайно встретившихся на чужбине. Это Ася — полуженщина-полуребенок, дочь русского дворянина и горничной, воспитывавшаяся до девяти лет в крестьянской избе и испугавшаяся, когда ее впервые привели в господский дом и поцеловали ей ручку. Это Гагин, ее сводный брат, милый, умный, порядочный, судя по всему, одаренный, но не имеющий терпения и воли, чтоб стать настоящим живописцем («В его этюдах было много жизни и правды, что-то свободное и широкое; но ни один не был окончен»,— читаем мы у Тургенева); наконец, это сам Н. Н., сперва выдумавший себе — в соответствии с модой — какую-то любовь к красивой вдове, а потом растерявшийся перед внезапно налетевшим на него порывом истинной любви, тоскующий по родине, но явно не знающий, что ему на этой родине делать, к чему приложить свою молодую энергию («Деньги у меня не переводились, заботы еще не успели завестись — я жил без оглядки, делал, что хотел...») — все эти герои фильма, каждый по-своему и на свой лад, несут в себе масштаб, трагизм, беспредельность и безалаберность породившей их российской действительности.
Могли ли они быть счастливы — Ася и герой ее романа, человек, не оставивший нам даже своего имени и избранный девушкой, наверное, во многом потому, что был встречен ею на чужбине? Кто знает. Выть может... Но их любовь оборвалась в самом начале.
Татьяна Хлоплянкина
«Спутник кинозрителя», март 1978 года
3 комментария
обсуждение >>