Фильм располагает многим, чтобы быть интересным.
Начать с того, что он располагает актером, интерес к которому после первой его работы стал всеобщим и резким. Во Владимире Конкине, когда он играл Корчагина, слышался поразительный, властный звук, хотя еще и нельзя было судить, что тут от лирической индивидуальности юноши-артиста и что — от воли режиссера, которому был нужен в герое этот особый накал — накал на пределе. И вот режиссер Борис Ивченко дал Конкину главную мужскую роль в картине «Марина».
Фильм располагает сюжетом раннего рассказа Б.Лавренева. Литературоведы не числят «Марину» в удачах, но по справедливости замечают: что-что, но занимательным, интересным читателю Лавренев остается всегда. Так и в истории молодого офицера, с Флотом первой мировой войны попадающего на пустынные крымские берега, где его ждет встреча с горделивой красавицей рыбачкой. Всё сделано, что бы эту романтическую интересность не упустить и даже дополнить. Вот юный офицер бездумно отправляется на прогулку с рыбаками, и все время поддерживается напряжение: не хотят ли эти загорелые молчаливые владельцы какой-то морской тайны разделаться с незваным соглядатаем? У Лавренева этого, помнится, нет; есть разве что намек. Только в намеке дана у писателя и другая сцена: заахали офицерские дамы, увидев в своем кругу чужачку. В фильме при появлении Бориса с Мариной все покидают театр — и перед пустотой, для двух единственных, но достойных зрителей вдохновенно исполнено любовное адажио, и кланяется сумрачный дирижер (дирижер — без руки, с протезом...).
В фильме романтические краски наложены гуще, чем у писателя, но без лавреневской простодушной упоенности, отчего вся эта красочность кажется холодной и искусственной. У сценариста А.Сацкого и режиссера Б.Ивченко к романтизму, ими же усиливаемому, словно бы недоверие. Они подстраховываются. Так, им кажется мало одной «рифмы» образов воли и моря с образом революционной стихии. И после сцены в степи, где Марина — И.Шевчук осеняет своими распущенными волосами древнее скифское изваяние, после сцены, где дано видеть наготу красавицы, плывущей в лунной дорожке, нам не преминут указать: Марина не только воплощение вольных стихий, но и участница революционного движения; загадочные рыбаки, которым она передает приказы, не контрабандисты, а подпольщики. Странной кажется и избранная авторами безвольная свобода выразительных средств. Хочешь — и берешь набор романтических красок; хочешь — словно бы цитируешь киноречь двадцатых годов (корзинка с грибами, собранная кем-то из окопников,— и кровь на грибах, знак постоянной возможности военной смерти...); хочешь — вспоминаешь о тех напряженных поисках символической, замкнутой в себе «внесюжетной» образности, которыми отмечено искусство твоих товарищей по национальному кинематографу (кадр, где пять сестер милосердия или монахинь бело и плоско распластаны на земле, пока сзади безмолвно полыхает что-то...
Фильм по своей природе какой-то вяло уживчивый, впускающий на свою площадь что придется.
Инна Соловьева
"Советский экран" № 24, декабрь 1975 года
2 комментария
обсуждение >>