1943 (2013)

Над Марией грянул гром. Как подкошенная она бросилась в ноги отцу:
- Не губите, тятенька!-пыталась обнять его ноги.
-Цыц, дура! Я барон! И за барона отдам! Мое слово закон! Попа сюда! Шампанского!- произнеся внезапно так много слов, он пнул ногой дочь в сторону.
-Ну ты, оставь мою невесту! Еншулдигунг, фроляйн,-фон Штольц поднял Марию за талию и посадил на стул. От его прикосновения мурашки пробежали по телу. Мария немецкий не знала, от матери помнила лишь несколько фраз по французки, а отец, насколько она помнила, употреблял два языка-русский и русский матерный.
Дальше все происходило, как в страшном сне. Солдаты в дом от куда-то приволокли перепуганного дьякона. Попа не нашли, но разве-ж это кому важно? Все хотели праздника, барон фон Штольц обещал щедрый пир. Дьякону пригрозили, пару раз стукнули, и он добрых десять минут произносил какие-то молитвы и совершал обряды дрожащим голосом и руками. Объявил жениха и невесту мужем и женой, пообещал по-позже занести все в церковную книгу и был отпущен. Мария была в том-же платье, что и утром, почти не стояла на ногах, и фон Штольц крепко держал ее за талию с начала и до окончания церемонии. От его рук Марии становилось дурно. Фон Штольц сдержал слово, данное сподвижникам и закупил всю еду и водку из трактира. Пировать стали в парке, в доме не хватало мебели. Архипка стелил скатерти на траве и выкладывал угощения. Через час после «венчания» Корф уже храпел под кленом, военные пили и гуляли во всю, а новоиспеченный муж, торопясь перекусив трактирной едой, унес Марию на руках в ее комнату и закрыл дверь на ключ. Мария пыталась кричать, но голос куда-то пропал, она задыхалась, сердце, казалось вот-вот выскочит, или вовсе остановится. Голодный мужчина получал свое.

Тут-же лицо вошедшего перекосилось от отвращения. Перед ним предстал помятый пьяница с красным лицом и что-то непонятно бормотал, брызгая слюной.
Серые глубокие глаза фон Штольца пронизывающим взглядом скользили и впитывались во все в гостиной. Гостиная была полупустая, только старинный овальный стол, накрытый вышитой скатертью и четыре стула, а у стены- маленький буфет. На подоконниках цвели цветы, на столе тоже стоял букет в дешевой глиняной вазе. Было бедно, но чисто, кроме самого хозяина. Фон Штольц вернул взгляд на Корфа и опять лицо гостя перекосилось от отвращения.
-Дринкен швайн,- или что-то похожее пробормотал под носом гость, Мария не расслышала. Она стояла в двери, застывши в ожидании.
- А что, хорошо-бы выпить, а, хозяин?- сказал фон Штольц уже громко, явно насмехаясь.
-Вот верно! Угости!-в эти слова Корф вложил всю душу, если она у него была.
-А за что пить будем? По какому поводу?- и тут ледяной взгляд барона фон Штольца на долго остановился на Марии. В его глазах запрыгали чертики, а улыбка стала сахарной.- Это дочь твоя? А я на ней женюсь! Так что, посылать за шампанским?
У Корфа даже челюсть отвисла, на радостях не сообразил, что пробормотать.
-Так точно-с, шампанского. Барон-барону- родня! Машка!

Стояло жаркое лето 1917 года. В стране неразбериха. Война идет. Царь отказался от престола. С продуктами беда. Уже два года, как ушел Василий, о нем никаких вестей...Мария, Вера и Кирилл кое-как перебивались, проживая в усадьбе.
Барон Корф и вовсе спился, здоровье пошатнулось. Весь вспух, под глазами мешки, лицо красное, губы синюшные, мучила отдышка. Но пил, как только мог достать хоть что-то спиртного. Напившись в стельку храпел, проспавшись снова искал выпивки, и если не получалось, то цеплялся ко всем и всему, орал, лез драться, пока Кирилл силой утаскивал его в его комнату. Самым верным способом усмирить барона была бутылка водки. Водку добыть для него старались больше, чем заполучить хлеб, так как при бешенстве барона присутствовать было совершенно невыносимо. Что происходит в стране толком никто не понимал, ни Мария, ни Вера, ни Кирилл. Барон –тем более.
В одно июльское утро в усадьбу Корфа прискакал всадник. Это был офицер, погоны Мария не опознала.
-Корф!- без всякого уважения прокричал он, не спрыгивая с коня, обращаясь к храпевшему в старом кресле барону, у крыльца в тени клена. - Принимай на постой! Распоряжение коменданта! У тебя дом большой, и на пути полка!
Барон проворчал что-то непонятное, брызгая слюной.
-Трезвей скорей! Принимай у себя военного советника, барона фон Штольца! Смотри у меня, что-б все как подобает!
Через два часа небольшой парк у дома наполнился всадниками. Старший по званию, высокий, стройный офицер лет тридцати с холодным высокомерным выражением лица по хозяйски вошел в дом широкими звонкими шагами, церемониально стукнул каблуками и громко представился:
- Барон Вильгельм Фридрих Фердинанд фон Штольц.

-Так ты-ж знала, что женится! Не твой он, не твой. Вот увидишь, даст Бог счастье, обязательно даст! Дашенька, неисповедимы пути Господни. Раз на другой женится, значит, не твой. Пойдем в дом, родная, пойдем,- Мария нежно обняла за плечи дочь.
-А ты чего не спишь?
-Как я могу? Тебя-же не было, ждала.
-Опять по дяде Василию сохнешь?
-Даша!
-Ты про отца мне когда-нибудь расскажешь? Я знать хочу! Про моего отца, а не про деда! Я даже имени отца не знаю, обе фамилию деда носим. Давыдова-Корф, какая честь!
-Даша, пожалуйста!
-Дед был барон и пьяница, это я знаю-стыд двойной. Только о нем ты мне рассказывала. Одежду его до сих пор хранишь. Зачем?
-Ну просто забыла. Думала, продам, потом забыла.
-А мой отец? Кто мой отец? Тоже забыла?
-Даша!
-Я хочу знать! Я взрослая! А может он сам черт? Мне что, всю жизнь деда Корфа отцом называть? Он твой отец! А мой? А мой где?
-Замолчи! ... Поспи, дай уложу. Пожалуйста, Дашенька. Не мучай меня. Поспи. Потом поговорим, о многом. Тебе пора знать. А теперь поспи.
Мария с трудом уложила дочь в постель, окутала по ушки, как в детстве, поцеловала в лоб. Даша успокоилась, заснула. Мария долго еще сидела на краю постели дочери. Сил не было, валилась с ног. И что-б не упасть, даже встать боялась. Но грустные воспоминания не отпускали. Как-же права ты, дочка. Он был самим дьяволом. Барон Вильгелм Фердинанд фон Штольц. Будь ты проклят!

Не скоро встретились Мария и Василий, не скоро друг с другом заговорили. Обоим было слишком больно. К тому-же-дети. Для них надо жить. Василий Нине слово дал, а слово надо сдержать, хоть и нет любви...И вновь только из дали друг друга глазами провожали да во сне встречались. Мария до сих пор Василию не все сказала. Слишком больно. А Веру просила молчать.Так что больше никого нет, кто-б знал... Архип, слава Богу, не знает. И так проходу не дает. То «кулацкое отродье», то целоваться лезет. Мало Вася ему морду бил. Какая-ж ты сволочь, Архип!
Василий прожил с Ниной почти двадцать лет. Не пил, не гулял, жену не бил. Председателем колхоза стал, дома достаток, люди уважали. Но счастья не было. Одна радость-дочь Алена. Участь Василия - тоска в глазах, воспоминания и сны, где он со своей Марьюшкой. Прикрывал он ее и Дашу от нескромных взглядов и вопросов односельчан, и от советской власти тоже. «Дети за отцов не в ответе», говорил. Однако, после смерти Нины в 1937 году Мария за него замуж не пошла. «Теперь я тебе не пара, Вася. Подождем, может по спокойней станет. Нельзя тебе на мне женится. Из партии исключить могут, а то и того гляди…Аленке учиться, поступать... Откажут ведь.»

Настенные часы деда пробили полночь. Мария вскочила с кровати. Сильно било в висках. «Где Даша?». Мария побежала во двор. Бледный свет луны осветил приоткрытую дверь сарая. Мария приблизилась к двери и услышала плачь.
-Даша! Дашенька! Дочка, что с тобой? Где ты была? Ой, горе ты мое!
-Мама! Гриша женится! Никому я не нужна!- глаза у дочери были заплаканы, лицо от слез распухшее.

-А за деньги водку продашь?
-Раз за деньги- отчего-ж не продать. Одной бутылки не спохватятся.
-Ты две давай! А лучше -три! Еды не надо.
Всю ночь просидел Василий в темном уголке трактира, отдав Архипу все свои деньги. Пил да плакал, плакал да пил. А с рассветом на коня сел и медленным шагом повернул назад, в свой полк. Осенью 1917 весь его полк на сторону красных перешел. Воевал Василий за советскую власть еще два года, опять был ранен и после выздоровления в свое село вернулся, советскую власть укреплять. Вернулся Василий уже с женой, бывшей господской служанкой Ниной, вскоре дочь Алена родилась. С ним друг приехал, Петр. Вместе воевали, жизнь друг другу спасали, вместе решили поселится и мирную жизнь строить. В родном селе встретила Василия его тетя, Вера Ильинична Трошина- Слепакова и муж ее Кирилл Терентьевич.
-Ты это...Вот что, Вася. Марья Сергеевна здесь, с дочкой Дашенькой. У Трофимовых дом купили, уж пол года, как тут.
Гром грянул прямо под ногами Василия.
-А как-же муж ее, немец, барон?
-Да только его и видели... После свадьбы и сгинул. Натешился девицей и к своим подался. Разве-ж всерьез женился? Погулять охота на войне была. А девицу сгубил.
-А Корф?
-Схоронили. Лошадь копытом пьяного убила.Усадьба сгорела.
-Вася, а, Вася? Ты домой идешь?-это Нина.
-Иду иду. ( А что делать, как не пойти?).

Мария хотела прижаться к нему, обнять, но слабость преодолела и она опять лишилась чувств. Очнулась она уже в своей комнате, на кровати. Вера протирала ее лицо мокрым полотенцем и бросала сердитые взгляды на стоявшего рядом перепуганного Василия. Из кухни доносились бранные крики барона, не находящего выпивки...
Через две недели Василий ушел в армию, покорившись судьбе. Мог-бы и не пойти, если барон отстоял-бы своего старательного работника, служившего ему почти даром, перед военным комендантом города-своим бывшим сослуживцем, но...проиграл барон Корф коменданту в карты и долг стал отдавать, указывая новобранцев. Ни просьбы Веры, ни плачь дочери не помогли. Пошел Василий на войну, за царя и отечество, служил два года, был ранен. Три месяца в госпитале провалялся, пока на ноги встал ,и летом 1917-ого, после госпиталя, помчался в имение барона Корфа, к своей Марьюшке. Только до трактира доскакал, остановился коня напоить, а тут Архипка ему на встречу, насмехаясь лукаво:
- Ну что, Васька, опоздал! Свадьба у барона Корфа. Барон-то дочку замуж отдает! Не за кого-нибудь- за другого барона, за немца. Барон с бароном родня, немец- с немцем. Ты, Васька, как был холопом, так и будешь! Зря ты на барышню заглядывался. Они –кулацкое сословие, ты им не под стать! Вот свадьбу гуляют-то! Третий день трактир закрыт-для других повара не успевают. Я дважды в день кастрюли да водку к Корфу отвожу. Там столько господ гуляют- какие господа, все офицеры! Брысь, Ванька, в речке вода для тебя!

Наступила пасха 1915. В стране уж год как не спокойно. Шла война, все больше солдат призывались послужить царю и отечеству. Василий отвез Марию в церковь, на пасхальную службу. Ехали они одни, молча. Вера простудилась и лежала в постели, Агафья на стол накрывала, а Кирилл лечил холодными компрессами то жар жены, то похмелье барона. Вернувшись из церкви, Василий остановил коляску у крыльца, протянул руку выходящей с коляски Марии и, задержав ее руку в своей, посыпал Марию словами, как горохом:
-Люблю я вас, барышня! На всю жизнь полюбил! Не могу я без вас! И с вами не могу! Душа разрывается. Отошлите меня куда-нибудь, сам не смогу. Не отдаст вас за меня барин, не отдаст. Он барон, а я конюх.
Марии подкосились ноги.
-Васенька, любимый, увози!-простонала шепотом и почувствовала, что падает. Очнулась на руках у Василия. Он держал ее как перышко, по стану и силе- богатырь, так осторожно, как стеклянную, боясь разбить.
-Барышня! Марья Сергеевна! Марьюшка!-заметив, что она приходит в себя, Василий попытался поставить ее на ноги и поддерживал, обнимая за плечи.- Нельзя нам так, барышня. Не стану я вас губить. Добра вам желаю. Вы дочь барона, а я никто. У меня ни кола, ни двора, ни дома. Куда я вас увезу? Горя еще больше будет. А барон узнает- не пожалеет.
-Так и я не шибко богата, сам знаешь. Давно всю работу по дому исполняю. А на тебе и вовсе все хозяйство держится. Брошусь в ноги тятеньке- пожалеет нас, благословит.
-Нет, барышня, не пожалеет. Я знаю барона- не пожалеет. Еще вас накажет. Не губите себя. Я себе этого не прощу. Губить вас не стану, на большее горе и нищенство не толкну. Простите меня, Марья Сергеевна, что не сдержался. Сам себе не прощу.

Новый работник с первого взгляда зажег в сердце семнадцатилетней Марии огонь любви. Тайные взгляды сквозь опущенные ресницы, горящие щеки, случайно соприкоснувшись рукавами и девичьи слезы в подушку... Первые подснежники и фиалки появлялись внезапно в глиняной вазочке на подоконнике коридора, у двери Марии. Летом- лесные букеты из цветущей земляники с ягодами, незабудки, ромашки, васильки. Осенью туда-же «падали» золотые листья клена, а зимой радовала глаз зеленая ветка сосны. Василий старался угадать каждое пожелание барышни, угодить ей услугой. Он появлялся откуда не возьмись и забирал из рук Марии тяжелое ведро с водой или корзину с яблоками, предупреждал о заточенных ножах на кухне и скользких тропинках в имении, извиняясь, что там-то еще не успел посыпать песком. Говорил с барышней Василий почему-то всегда опустив глаза, отводя взгляд, а то и вовсе заикаясь. Только издали взглядом провожал, не отводя глаз. Барон не замечал ни цветочков, ни взглядов, ни работника, ни дочери. Он либо отсутствовал, либо храпел пьяный в стельку. Только Вера понятливо вздыхала и говорила племяннику: « Господи, что-то ты думаешь? Чем это закончиться? Не быть вам вместе, не твоего поля ягода... Не обидь сиротинушку...»- «Да лучше-б я умер...».
Однако-ж прекрасное было время. Мария и Василий жили рядом, виделись каждый день, сгорали от одного взгляда друг к другу и о будущем не думали. Так длилось два с половиной года.

Мария помнила тот день. Стояла холодная осень 1912 года. Накануне ей исполнилось семнадцать. Мария накрыла одеялом храпевшего в кресле нетопленой гостиной пьяного отца. В постель тащить его не было сил. Дверь отворилась, и няня Вера втолкнула в гостиную стройного, высокого, светловолосого парня. Тот скромно опустил голову и застыл в ожидании.
-Вот племянник мой, ваше благородие!-заголосила Вера.-Василием звать. Двадцатый год пошел. Обещали конюхом взять, или по дому! Он сильный, старательный! Будет верой и правдой! Барин, а, барин! Ведь обещали, ваше благородие! Кирилл один не справляется. Хоть за еду и крышу, барин! Дома брат его старший женился, детишки пошли. Три сестры на выдан, отец да мать, моя сеструха. В избе теснота, и хлебушка мало...
Барон похрапывал в пьяном полусне.
-Барин, вот извольте! Винца вам в гостинец! Уж не обижайте, барин! От чистого сердца, сами делали из ягод!
На запах открытой бутылки вина отец сразу взбодрил.
-Барон я, дура! Мое слово- закон! Сами делали винцо-то? Ну ладно, в конюшню ступай. Уважать меня будешь- озолочу!
Какой там-«озолочу»... Ночевать-под крышей, поесть кое-что, рубашка кой-какая... Но Василий не жаловался. И не уходил искать хлеба с маслом. С первого дня стал опорой для дома. Все он успевал, работа у него в руках сгорала. Все он видел, все нужды замечал, все делал без указки. Барон-то от роду в хозяйских делах ничего не смыслил и в управлении хозяйством никогда замечен не был.
Хозяйство-то осталось- кобыла, корова, дюжина кур с петухом, кот да собака, из земель-сад, огород, небольшой парк возле дома, да лужайка, сена негде заготовить.. .Полупустой огромный дом с облупившейся краской и выбитым полом.

После похорон жены барон совсем не просыхал. Все покатилось вниз еще быстрей. Продали дальние поля, потом у леса, потом и лес, и мельницу. Пустели склады, конюшня, погреба. Из дома увозили мебель. Из прислуги осталась только няня Вера, ее муж Кирилл и повариха Агафья. Вера стала для Марии всем. И по хозяйству тоже. Вера знала, что и откуда взять на обед, когда ничего не оставалось, перешивала взрослеющей Марии одежду матери, сажала огород, стирала, доставала свечи, керосин и мыло. Постепенно всем этим стала заниматься и Мария, и даже распоряжаться насчет работ. Отец по несколько дней не возвращался, а когда возвращался, то не всегда в своей коляске. Когда деньги в трактире кончались и он не мог заплатить, трактирщик оставлял себе его лошадь с коляской, а пьяного барона домой привозил Архип на крестьянской повозке с сеном. Уже не кланялся Архип, а нагло таращил глаза на дочь барона Марию. Отец даже сена с себя не стряхивал. Забыл и мыться, и менять одежду. Несколько раз Мария что-то продавала, что-б выкупить у трактирщика коня и коляску. Когда барон храпел дома, они с Верой ездили на базар, что-то продавали, что-то меняли, что-то покупали. Дома остатки наиболее дорогих вещей стали прятать в погребе и на чердаке, так-как барон своей милостью не иссекал, а стал таскать из трактира всякого проезжего домой, поить его, кормить и одаривать... Дарил «на память» все, что попадалось под руку. «Ты меня уважаешь? Я знаешь, кто? Я барон! А ты- дерьмо! А хошь- озолочу!» И озолочивал, то куском сала, со сукном, то самоваром. Над Корфом посмеивались и прозвали «бароном Озолочу». Кроме таскаемых в дом отцом разных бродяг, у них никто не бывал, с ними не общались, помощи никто не оказывал. Мария сама избегала людей. Только на базар, а иной раз - в церковь, свечку за деда и маму поставить, прикрывая платком лицо.

Мария даже вздрогнула, вспомнив этот стыд. Холод пробрался до костей. Она сидела в темноте, совсем окоченев. Казалось, со слезами выплакала все тепло из тела. Даши еще нет. Ой, Господи, дай силы. И мне, и ей. Мария встала и медленно пошла в дом. Кукушка стала куковать одиннадцать. «Ну замолчи-же, замолчи!» Не раздеваясь, Мария легла на кровать и скрутилась в крючок. Слезы просохли. Сил больше не было, но заснуть не могла. Уткнулась лицом в подушку, и померещилось ей, что в теплую грудь Василия. «Ой, Вася, Васенька...» Как не хватало Марии его тепла! Столько лет они любили издали. Любили взглядом, провожали друг друга глазами, встречались во сне. Как в первый день, ни шагу ближе, за столько лет...

Старательный был трактирщик. Если денежки при вас, то трезвому вам не уйти, карманы облегчить поможет. А если ветер в кошельке посвистывает,- уж не обессудьте, мы продаем, не подаем. Особо старательный был слуга трактирщика Архип. Нагуляла Архипку трактирная девка Глашка не известно с кем, родила и бросила. Сама сгинула, как в воду канула. Только имя сыну дала, да стыд свой на нем оставила. Выростил трактирщик Архипа среди слуг, слугой и сделал. Старательный был слуга. Знал, к кому как подойти, у кого деньги, а кого после первых щей выбрасывать. У кого были деньги,- того спаивал. Ежели хорошо одетый проезжий сам водку не заказывал, или мало брал, то ему Архипка «от хозяина» преподносил графинчик. Потом шулера появлялись. Подвыпившего проезжего раздевали до нитки. Пьяным в стельку состоятельным посетителям Архипка векселя подписывать подсовывал. Кто в карты не играл, а так спивался, тому Архипка по карманам лазил, до крыльца провожая, «голых» отпускал. Люди шептались, что отвар какой-то повариха делала и в водку подливала. После такой настойки гуляки на завтра ничего не помнили. Трактирщик ежемесячно наведывался к градоначальнику «засвидетельствовать почтение» с подарками, а полицейским наливал хорошей водки и за даром.
Самым уважаемым посетителем трактира был барон Корф. Архипка его у крыльца встречал, из коляски выйти помогал, в обе руки целовал и кланялся по пояс. Первый графинчик всегда от хозяина. Барон от почета рос как на дрожжах, разбрасывался ассигнациями, не раз платил за весь трактир и озолочивал цыган. Те от него не отступались. И пели, и плясали, как за отца родного, пока у барона оставался хоть рублик. Остатки от шулеров и цыган вытаскивал из карман Архипка, закладывая барона в коляску. «Эх, Архип, Архип! Ну какая-ж ты сволочь! Сколько-ж ты денег у отца увел?»

Тот день Мария запомнила навсегда. Ей исполнилось двенадцать. Мама скромно накрыла на стол. Гостей не ожидали, особенно таких. В их дом вошел судебный исполнитель. Из гостиной увезли рояль, посуду, столовое серебро. Из конюшни увели ее любимицу Веснушку...Больше Кирилл, жених Веры, уже не посадит Марию в седло и не прокатит ее... Какие глубокие глаза были у Веснушки! Казалось, лошадь плакала вместе с Марией... Но эти детские слезы были только началом слез...
Через пол года мамы не стало. Барон заставил жену продать все ее украшения. Мама погасила векселя отца, прошлись по базару, магазинам, купили одежды, обуви, пообедали в трактире. Софья лаской уговаривала мужа не пить много, просила трактирщика не наливать. Потому, поскандалив, барон напился не в стельку, а только до сумасшествия... Сев в повозку, он хлестал и хлестал лошадь. Повозка летела приподнимаясь. На повороте мама выпала и покатилась в дорожной пыли. Два дня промучилась, вся бледная, и отдала Богу душу. Остатка денег хватило на похороны, трактирщик не увел....

«Отца и у меня скажи-что не было. Сама не понимаю, почему оставила его одежду , почему не выбросила или не отдала кому? Валяется уж столько лет на чердаке, наверное, моль съела. Посмотрю и выброшу. » Опять сказала неуверенно. И Мария впервые так больно осознала, как нужен ей был отец... Отец. Она цеплялась даже за старое тряпье. Одиночество, страх, стыд и боль много лет съедали ее душу. Эти вещи подтверждали, что отец у нее был. Нет... не был. Барон Корф дал начало ее жизни, но отца у нее не было.... Настоящего отца. «Почему-ж ты так, тятенька?»

Мария присела на скамью у сарая, обняла себя руками и стала медленно покачиваться. Во дворе темнело, становилось прохладней. Но жгущий изнутри жар позволял вечерней прохлады не чувствовать. Чувствовала она только свои мысли, а они мучительно проносили ее сквозь всю ее жизнь.
После смерти деда хозяйские дела совсем пошатнулись, прислуга и работники уходили. Софья Алексеевна все реже садилась за рояль, забросила уроки дочери. Гувернеров у Марии и в помине не было. Все, что теперь у нее было- это няня Вера Ильинична Трошина. Она и обнимет, и приласкает, и споет, и сказку расскажет. У нее и пирожки самые вкусные. Из чего она умудрялась их печь, когда порой печь было не из чего? Мама тайком от отца продавала то вазу, то зеркало, то сережки, чтоб купить дочери книги, одежду, обувь. Сама в старом ходила. Софья Алексеевна совсем замкнулась. Порой еще бросалась в хозяйство, порой сидела у окна покачиваясь, закрывая волосами синяки и ссадины и , застыв как статуя, ждала, когда в дали покажется коляска. Кобыла знала путь домой из трактира и шла сама. Барон всегда храпел, вваленный мешком в повозку.

Посерчал посерчал боярин Давыдов, а что делать? Дочку жаль. Принял зятя, в чем пришел. Имение на дочку записал, а толку-то? Все-ж одна семья. Зять хозяйством не интересовался. Брал деньги и продолжал кутить. Вначале с женой на балы ездил, но скоро Софья себя тяжелой почувствовала и дома оставалась. 18 октября 1895-ого года родилась у них дочь, баронесса Мария Сергеевна Давыдова-Корф (дед на своей фамилии настоял).

Вскоре Алексей Петрович прихворал. Управляющего у Давыдовых не было, дед следил за хозяйством сам. Забота об имении легла на плечи Софье Алексеевне, а дочку отдали на руки няне. Училась баронесса Софья Алексеевна премудростям счетовода, агронома, эконома, лесника и даже ветеринара. Отец советом помогал. Работники у них славные, но стали уходить, платить им могли мало. Нанимались, кто попало, только на сезонные работы. Софья билась изо всех сил, но доходы от имения все уменьшались, и те почти все уходили на погашение долгов мужа.А у барона Корфа все «дела». Разгуливал, кутил, все больше пил, напившись шулерам проигрывал. На балы уже не ездил, их перестали принимать. Пил в трактире, напивался встельку, проигрывал все, подписывал векселя. Алексей Петрович пытался возражать, однако-ж дождался- зять на него руку поднял... Не долго Давыдов терпел зятя. Здоровье все ухудшалось, и призвал его Господь. «Дедушка, мой милый добрый дедушка...Как ласково ты мне головку гладил... Так больше никто, никогда..» По щеке Марии опять покатилась слеза....

...Настенные часы пробили десять. Мария как-бы проснулась из тяжелого сна, вытерла слезы, встала и вышла во двор. Подошла к калитке. Солнце уже снижалось, большим красным шаром ложилось на верхушки леса. Поля окутывал легкий туман. Боже, Даши все нет... Последнее время это повторялось все чаще и чаще. Дочь уединялась, стала нелюдимой, где-то пряталась, приходила заплаканной, а на вопросы и ласку отвечала криком, бегством и хлопающей дверью. «Дашенька, дочка, я же понимаю, как тебе тяжело. Но зачем ты со мной так? Что я тебе сделала? Родила? Ну да, не в той семье, не от того отца...»