Думая об «Арлекино», вспоминаю не финальную сцену, когда на глазах у героя насилуют любимую девушку (парафраз знаменитого эпизода из «Рокко и его братьев» Л. Висконти), вспоминаю проезды Арлекино в электричке, взвесь теплого предзакаткого света в вагоне (оператор Ф. Кучар), синий металл рельсов, уходящих в бесконечность, опустевший перрон старинной постройки. Полустанок, скрещение дорог, скрещение судеб.
Лидер молодежной группы по имени Андрей и прозвищу Арлекино (его играет очень обаятельный актер О. Фомин) вписан в этот высветленный, лирический по преимуществу фон. Образ социального мстителя неизбежно романтизируется — таков уж закон стиля, а идея социального мщения, понятая героями фильма как самосуд, похоже, не вызывает сомнения у авторов. Когда они, герои, насильно стригут мирно сидящего на скамеечке панка -длинноволосика-интеллигента. И когда после зверского избиения одного из своих готовы стенкой пойти на «деловых» — на тех, что ездят на собственных «тачках» и распоряжаются жизнью своей и чужой как хотят. «Деловые» отвратительны — режиссер точно подобрал типажи. Но для меня главное в другом: что Арлекино, ну и вся «вагонка» (так окрестили эту группу) не видят принципиальной разницы между длинноволосиком и хорошо организованными преступниками.
Мне близок пафос Рыбарева и его коллег, сценаристов и режиссеров, работающих на материале молодежного протеста. Это пафос сострадания к аутсайдерам, к лишним людям, придавленным кирпичом социальной несправедливости уже в момент появления на свет. Жертвы безвременья, жертвы безверия — кто пожалеет их, кто заплачет над ними, если не искусство, берущее на себя сегодня миссию исповедника в прямом смысле слова?
Но пожалеть не означает оправдать. Палач и жертва могут быть в одном лице. Как тут быть? Карать или миловать?
Елена Стишова
«Советский экран» № 1, 1989 год
8 комментариев
обсуждение >>