Камень (1992)

По сценарию Юрия Арабова «Чехов. Последний год».

Изысканное черно-белое зрелище, которое противопоказано смотреть на видео. Единственный способ бытования этой картины — пленочный, в хорошей экранной проекции.

«Камень» — это чередование света и тени, звука и тишины, жизни и смерти. Заметный глазу муар, своего рода вуаль, наброшенная на изображение, выносит странную историю, рассказанную с экрана, за пределы нашего мира. История такова: в некоем Доме-музее работает сторожем странный молодой человек. Однажды ночью в ванной он встречает другого странного человека, похожего на некоего известного писателя. Тот самозабвенно моется, на требование паренька покинуть помещение госучреждения отвечает нечленораздельным бормотанием.

Собственно, сюжет этим ограничивается. Персонажи кушают, пьют, молчат. По заснеженному городку отправляются к морю. Возвращаются. Играют на фортепьянах. Временами по богатым комнатам Дома-музея пробегает экзотическая птица журавль. В финале таинственный человек одевается по-зимнему и уютно располагается на заснеженной скамейке...

Ну, конечно, он до боли напоминает Антона Чехова. Дом-музей — это, похоже, ялтинское пристанище писателя. А море, безусловно — Черное. Но в этом себе не следует признаваться! Потому что всякая конкретика, всякая определенность способна уничтожить зыбкий мир теней.

Смыслообразование осуществляется здесь не на уровне фабулы, а вопреки ей. Сокуров деформирует действительность. Он нарушает законы оптического восприятия. Он нарушает реальные пропорции, специально, для одного-единственного эпизода сооружая точную модель ялтинской комнаты в уменьшенном масштабе. Наконец, он волюнтаристски обращается с категорией времени, растягивая его, завязывая в узлы, подчиняя законам потустороннего бытия.

Люди на экране, они живы или нет? Дай ответ! Не дает ответа.

Блики, мерцания, голоса.

Материальность пленочного носителя, о которой то и дело напоминает изображение, отсылает к внефильмической реальности. Кино — иллюзия жизни. Видимый мир — иллюзия жизни. Неподлинность бытия, данного человеку в непосредственном ощущении, тревожит Сокурова. Он созидает пограничную ситуацию. С этой территории еще не видно невидимое, не реализовано невозможное. Но неизбывное чувство тревоги не отпускает. «Мысль изреченная — есть ложь», — пожалуй, это квинтэссенция фильма. Ни одной позитивной идеи, ни единой артикулированной мысли. Только духовные вибрации и запредельное напряжение человеческих сил, которых, впрочем, всегда недостаточно для самостоятельного прыжка в иное измерение.