Незамаскированный парик, натужная актерская жестикуляция. Шитый павильонный задник за мокрыми елочками и палатками... Это первое, что бросается в глаза, когда смотришь «Последний день зимы», поставленный на «Ленфильме» режиссером В. Григорьевым по собственному сценарию. Первое, но, пожалуй, но самое главное. Не рождает ли и сама драматургия фильма ощущение театральной нарочитости, стилистику разыгрываемой жизни?
Цели были самые благородные. Речь в «Последнем дне зимы» идет о непорядках на крупном строительстве. Плохо вел себя заказчик, обманывают поставщики, блоки доставляют с трещинами, панели — лопнувшими, цеха не соответствуют станкам, чтобы установить агрегаты, приходится разбирать крышу. А тут еще чиновник из главка толкает на показуху, халтуру. И иные местные неурядицы: разная оплата одинаковоготруда, диспропорция жилья и заводских корпусов, текучесть, проблема «бичей», потребительскою отношения к труду... Предупредив, что в двадцатом веке без цифр нельзя, на нас высыпают тысячи тонн и кубометров, миллионы рублей. До поэзии ли ли тут в самом деле, до чувств ли!
Очерковый фон, занимающий три четверти экранного времени, все же остается фоном. Социальные проблемы сплетаются в живописный, тревожный узор почти что декоративного характера,— ответы на вопросы будут из другой области, из области души. Ибо противостоят всем непорядкам на стройке только два человека из всей армии строителей — директор Илгунас {Л. Норейка) и бригадир Николай Иванович (Л. Дуров). Противостоят не из каких-то практических резонов, а единственно по благородству характера. Однако, объясняя характер то социальными координатами, то поэзией чистой душевности, мы разрываем его на части, которые приходится тут же, на скорую руку, сшивать. В мире проблемной» геометрии человек, естественно, выглядит «рупором идеи», а автор старательно, на все лады доказывает, что перед нами живой, сложный, многомерный характер. В одно и то же утро Николай и получает звезду Героя и отвозит невестку в роддом. В один и тот же день он ссорится с одним другом, оказывает услугу другому и, между делом, вспоминает, как когда-то с собственным новорожденным младенцем ютился в палатках — тогда уже закладывалась дружба с одним сослуживцем, настороженность к другому... Наступит вечер, Николай Иванович обратится к телезрителям, скажет им, что рад награде, но успокаиваться никак нельзя, еще столько вокруг несделанного. Трудно играть из сцены в сцену одно голое воодушевление. Даже замечательное мастерство Л. Дурова,, знаменитые его мягкие интонации не спасают — ловишь себя на мысли, что все это видено, и видено не раз. То ли в фильме той же студии «Ксения, любимая жена Федора» (где Л. Дуров тоже изображал строителя и также воевал с начальством), то ли раньше, гораздо раньше.
Когда движения богатой человеческой души ограничиваются одной лишь деловой стороною, то и сама эта деловая сторона тоже, в свою очередь, постепенно лишается глубины и многослойности, начинает выглядеть упрощенной. В результате зритель после просмотра уносит с собой не художественное откровение, не трезвость социально-публицистического исследования, а мешанину очень знакомых мотивов на стерженьке плакатной, прописной мысли.
Виктор Демин
"Советский экран" № 24, декабрь 1975 года
7 комментариев
обсуждение >>