Соколов В. Щеглов на «Ленфильме». Картина «Я – актриса» / Соколов В. // Распятый шут. – СПб., 2003. - С. 164-165.
Работать начали летом. Стояла нестерпимая жара. «Пять углов» с винным магазинчиком в подвале. Улица Рубинштейна. По-летнему запущенная щегловская квартира в толстовском доме. Жена где-то в отъезде, на каком-то южном пленере. Мишель один… Вмиг мы превратили его квартиру в совершенно замечательное место, где удобно, свободно, просторно и чисто: так в душе было прибрано и хорошо. Мы говорили… Мы часами говорили о Комиссаржевской, говорили о ней как о любимой, желанной женщине, пьянели, ревновали, страдали… Мы задыхались от восторга перед нею, перед Серебряным веком, перед самим собой, наконец… Недорогое вино из подвальчика подогревало нашу фантазию, мы были влюблены. Замечательные дни… подготовительный период – время снов златых, когда ты еще только размышляешь, еще не испорчен ни один замысел. Так что мы трое – Миша, Валера Федосов и я – были в этот период совершенно счастливы. Такие дни не забываются. Главное, к чему мы тогда пришли было то, что фильм должен быть о Душе Художника. Мы выбросили даже остатки сценарных любовных перипетий. В самой жизни Комиссаржевской было много любви, театральности. Настоящий символизм в духе времени. Можно было поставить увлекательный изощренно-сексуальный костюмный фильм. Отказавшись от всего этого, мы, подобно правоверным мусульманам, устроили себе полный шахсей-вахсей. Я понял: публику в зал не жди. Сам бы я на такой шаг не решился, потому что в душе – киношник. Мне зал необходим, но тут нужно отдать должное Щеглову с Федосовым. Оба они твердили: «Пусть из десяти зрителей только один поймет, ну, будут вставать и уходить… ты выдержишь?» Едва не плача, я говорил: «Нет, не выдержу». А они снова за свое, что мне, дескать, необходимо этому научиться, иначе не миновать слащавой пошлости.
// Соколов В. Щеглов на «Ленфильме». Картина «Я – актриса» / Соколов В. // Распятый шут. – СПб., 2003. - С. 164-165.
Работать начали летом. Стояла нестерпимая жара. «Пять углов» с винным магазинчиком в подвале. Улица Рубинштейна. По-летнему запущенная щегловская квартира в толстовском доме. Жена где-то в отъезде, на каком-то южном пленере. Мишель один… Вмиг мы превратили его квартиру в совершенно замечательное место, где удобно, свободно, просторно и чисто: так в душе было прибрано и хорошо. Мы говорили… Мы часами говорили о Комиссаржевской, говорили о ней как о любимой, желанной женщине, пьянели, ревновали, страдали… Мы задыхались от восторга перед нею, перед Серебряным веком, перед самим собой, наконец… Недорогое вино из подвальчика подогревало нашу фантазию, мы были влюблены. Замечательные дни… подготовительный период – время снов златых, когда ты еще только размышляешь, еще не испорчен ни один замысел. Так что мы трое – Миша, Валера Федосов и я – были в этот период совершенно счастливы. Такие дни не забываются. Главное, к чему мы тогда пришли было то, что фильм должен быть о Душе Художника. Мы выбросили даже остатки сценарных любовных перипетий. В самой жизни Комиссаржевской было много любви, театральности. Настоящий символизм в духе времени. Можно было поставить увлекательный изощренно-сексуальный костюмный фильм. Отказавшись от всего этого, мы, подобно правоверным мусульманам, устроили себе полный шахсей-вахсей. Я понял: публику в зал не жди. Сам бы я на такой шаг не решился, потому что в душе – киношник. Мне зал необходим, но тут нужно отдать должное Щеглову с Федосовым. Оба они твердили: «Пусть из десяти зрителей только один поймет, ну, будут вставать и уходить… ты выдержишь?» Едва не плача, я говорил: «Нет, не выдержу». А они снова за свое, что мне, дескать, необходимо этому научиться, иначе не миновать слащавой пошлости.
// Соколов В. Щеглов на «Ленфильме». Картина «Я – актриса» / Соколов В. // Распятый шут. – СПб., 2003. - С. 164-165.
Работать начали летом. Стояла нестерпимая жара. «Пять углов» с винным магазинчиком в подвале. Улица Рубинштейна. По-летнему запущенная щегловская квартира в толстовском доме. Жена где-то в отъезде, на каком-то южном пленере. Мишель один… Вмиг мы превратили его квартиру в совершенно замечательное место, где удобно, свободно, просторно и чисто: так в душе было прибрано и хорошо. Мы говорили… Мы часами говорили о Комиссаржевской, говорили о ней как о любимой, желанной женщине, пьянели, ревновали, страдали… Мы задыхались от восторга перед нею, перед Серебряным веком, перед самим собой, наконец… Недорогое вино из подвальчика подогревало нашу фантазию, мы были влюблены. Замечательные дни… подготовительный период – время снов златых, когда ты еще только размышляешь, еще не испорчен ни один замысел. Так что мы трое – Миша, Валера Федосов и я – были в этот период совершенно счастливы. Такие дни не забываются. Главное, к чему мы тогда пришли было то, что фильм должен быть о Душе Художника. Мы выбросили даже остатки сценарных любовных перипетий. В самой жизни Комиссаржевской было много любви, театральности. Настоящий символизм в духе времени. Можно было поставить увлекательный изощренно-сексуальный костюмный фильм. Отказавшись от всего этого, мы, подобно правоверным мусульманам, устроили себе полный шахсей-вахсей. Я понял: публику в зал не жди. Сам бы я на такой шаг не решился, потому что в душе – киношник. Мне зал необходим, но тут нужно отдать должное Щеглову с Федосовым. Оба они твердили: «Пусть из десяти зрителей только один поймет, ну, будут вставать и уходить… ты выдержишь?» Едва не плача, я говорил: «Нет, не выдержу». А они снова за свое, что мне, дескать, необходимо этому научиться, иначе не миновать слащавой пошлости.
Фильм понравился очень. Биография великой актрисы рассказана живо, без прикрас и сглаживаний, как было, так и показано. Н.Сайко великолепно справилась со своей ролью. Благодарю всех, кто работал над созданием этого замечательного фильма.
Н.Сайко, с ее огромными широко распахнутыми глазами замечательно сыграла Комиссаржевскую. Очень грустная история поставлена без смакования личных перипетий, как сейчас принято, а тактично, но в то же время не сглаженно. Умели же ставить биографические фильмы!
Фильм из разряда удачных и христоматийных. Жаль, что не показывают совсем.
Не зря именно Веру Федоровну Комиссаржевскую назвали "чайкой русской сцены", признав только за ней право неким тревожным символом распахнуть крылья на театральном занавесе.
О роли Натальи Сайко можно только сказать: "замечательно". Заметно почти полное попадание в образ актрисы века "ар-нуво", и просто отличная передача печати душевных болезней великой и гениальной актрисы. Это не секрет, что В. Комиссаржевская находилась на лечении в больнице для душевнобольных. Первый раз после предательства старшей сестры Нади и измены мужа Владимира Муравьева. Разрушилась не только семья, Вера потеряла сразу двух близких людей, была поругана любовь и дружба. Вспоминая об этом непереносимом душевном горе, даже спустя многие годы актриса не могла сдержать дрожи в голосе. В первый же момент она потеряла самообладание и попала в сумасшедший дом. Когда наступило просветление, больная впала в полную апатию и депрессию. Только любовь младшей сестры Оли, её постоянная забота, разумное спокойное внушение -- не отчаиваться, спасли Веру от деградации и смерти. Пройдёт ещё много времени, пока после пережитой травмы Комиссаржевская сможет вернуться к полнокровной жизни, но полностью это душевное потрясение никогда не забудется и во многом станет лейтмотивом её пронзительного актёрского творчества. Помощь врачей ей понадобится и по после провала и ухода из "Александринки", и во время полного безденежья для её грандиозных театральных замыслов. Слава богу, что рядом c ней всегда оказывались нужные и сильные люди.
Этот скрытый трагизм, который так притягивал зрителя, берет своё начало из неудавшейся семейной жизни Веры Федоровны. Отсюда и всемерная любовь зрителей, которые начинали понимать, что перед ними актриса, воплотившая образ "раненой", глубоко страдающей женщины, что такого ещё не было на сцене русского театра.
Вот этот образ раненой, но летающей птицы так удачно и передала актриса Наталья Сайко. Одни "раненые" глаза Натальи Сайко очень верно передают внутренние, глубоко запрятанные душевные муки гениальной актрисы.
Фильм очень понравился. Очень мощная работа Натальи Сайко, замечательно передан образ Веры Комиссаржевской. Удивительно, что эту актрису уже в то время не устраивала "сущность" театра , интересно, чтобы она сказала о театре сегодня...
Жаль, что о такой замечательной актрисе, как Н.Сайко сегодня нет информации , где она , занимается ли своим любимым делом... Дай Бог...
отзывы
«Пусть из десяти зрителей только один поймет, ну, будут вставать и уходить…»
Увы , я - не отношусь к этому одному ((
Встаю и ухожу ...
Работать начали летом. Стояла нестерпимая жара. «Пять углов» с винным магазинчиком в подвале. Улица Рубинштейна. По-летнему запущенная щегловская квартира в толстовском доме. Жена где-то в отъезде, на каком-то южном пленере. Мишель один… Вмиг мы превратили его квартиру в совершенно замечательное место, где удобно, свободно, просторно и чисто: так в душе было прибрано и хорошо. Мы говорили… Мы часами говорили о Комиссаржевской, говорили о ней как о любимой, желанной женщине, пьянели, ревновали, страдали… Мы задыхались от восторга перед нею, перед Серебряным веком, перед самим собой, наконец… Недорогое вино из подвальчика подогревало нашу фантазию, мы были влюблены. Замечательные дни… подготовительный период – время снов златых, когда ты еще только размышляешь, еще не испорчен ни один замысел. Так что мы трое – Миша, Валера Федосов и я – были в этот период совершенно счастливы. Такие дни не забываются. Главное, к чему мы тогда пришли было то, что фильм должен быть о Душе Художника. Мы выбросили даже остатки сценарных любовных перипетий. В самой жизни Комиссаржевской было много любви, театральности. Настоящий символизм в духе времени. Можно было поставить увлекательный изощренно-сексуальный костюмный фильм. Отказавшись от всего этого, мы, подобно правоверным мусульманам, устроили себе полный шахсей-вахсей. Я понял: публику в зал не жди. Сам бы я на такой шаг не решился, потому что в душе – киношник. Мне зал необходим, но тут нужно отдать должное Щеглову с Федосовым. Оба они твердили: «Пусть из десяти зрителей только один поймет, ну, будут вставать и уходить… ты выдержишь?» Едва не плача, я говорил: «Нет, не выдержу». А они снова за свое, что мне, дескать, необходимо этому научиться, иначе не миновать слащавой пошлости.
// Соколов В. Щеглов на «Ленфильме». Картина «Я – актриса» / Соколов В. // Распятый шут. – СПб., 2003. - С. 164-165.
Работать начали летом. Стояла нестерпимая жара. «Пять углов» с винным магазинчиком в подвале. Улица Рубинштейна. По-летнему запущенная щегловская квартира в толстовском доме. Жена где-то в отъезде, на каком-то южном пленере. Мишель один… Вмиг мы превратили его квартиру в совершенно замечательное место, где удобно, свободно, просторно и чисто: так в душе было прибрано и хорошо. Мы говорили… Мы часами говорили о Комиссаржевской, говорили о ней как о любимой, желанной женщине, пьянели, ревновали, страдали… Мы задыхались от восторга перед нею, перед Серебряным веком, перед самим собой, наконец… Недорогое вино из подвальчика подогревало нашу фантазию, мы были влюблены. Замечательные дни… подготовительный период – время снов златых, когда ты еще только размышляешь, еще не испорчен ни один замысел. Так что мы трое – Миша, Валера Федосов и я – были в этот период совершенно счастливы. Такие дни не забываются. Главное, к чему мы тогда пришли было то, что фильм должен быть о Душе Художника. Мы выбросили даже остатки сценарных любовных перипетий. В самой жизни Комиссаржевской было много любви, театральности. Настоящий символизм в духе времени. Можно было поставить увлекательный изощренно-сексуальный костюмный фильм. Отказавшись от всего этого, мы, подобно правоверным мусульманам, устроили себе полный шахсей-вахсей. Я понял: публику в зал не жди. Сам бы я на такой шаг не решился, потому что в душе – киношник. Мне зал необходим, но тут нужно отдать должное Щеглову с Федосовым. Оба они твердили: «Пусть из десяти зрителей только один поймет, ну, будут вставать и уходить… ты выдержишь?» Едва не плача, я говорил: «Нет, не выдержу». А они снова за свое, что мне, дескать, необходимо этому научиться, иначе не миновать слащавой пошлости.
// Соколов В. Щеглов на «Ленфильме». Картина «Я – актриса» / Соколов В. // Распятый шут. – СПб., 2003. - С. 164-165.
Работать начали летом. Стояла нестерпимая жара. «Пять углов» с винным магазинчиком в подвале. Улица Рубинштейна. По-летнему запущенная щегловская квартира в толстовском доме. Жена где-то в отъезде, на каком-то южном пленере. Мишель один… Вмиг мы превратили его квартиру в совершенно замечательное место, где удобно, свободно, просторно и чисто: так в душе было прибрано и хорошо. Мы говорили… Мы часами говорили о Комиссаржевской, говорили о ней как о любимой, желанной женщине, пьянели, ревновали, страдали… Мы задыхались от восторга перед нею, перед Серебряным веком, перед самим собой, наконец… Недорогое вино из подвальчика подогревало нашу фантазию, мы были влюблены. Замечательные дни… подготовительный период – время снов златых, когда ты еще только размышляешь, еще не испорчен ни один замысел. Так что мы трое – Миша, Валера Федосов и я – были в этот период совершенно счастливы. Такие дни не забываются. Главное, к чему мы тогда пришли было то, что фильм должен быть о Душе Художника. Мы выбросили даже остатки сценарных любовных перипетий. В самой жизни Комиссаржевской было много любви, театральности. Настоящий символизм в духе времени. Можно было поставить увлекательный изощренно-сексуальный костюмный фильм. Отказавшись от всего этого, мы, подобно правоверным мусульманам, устроили себе полный шахсей-вахсей. Я понял: публику в зал не жди. Сам бы я на такой шаг не решился, потому что в душе – киношник. Мне зал необходим, но тут нужно отдать должное Щеглову с Федосовым. Оба они твердили: «Пусть из десяти зрителей только один поймет, ну, будут вставать и уходить… ты выдержишь?» Едва не плача, я говорил: «Нет, не выдержу». А они снова за свое, что мне, дескать, необходимо этому научиться, иначе не миновать слащавой пошлости.
Не зря именно Веру Федоровну Комиссаржевскую назвали "чайкой русской сцены", признав только за ней право неким тревожным символом распахнуть крылья на театральном занавесе.
О роли Натальи Сайко можно только сказать: "замечательно". Заметно почти полное попадание в образ актрисы века "ар-нуво", и просто отличная передача печати душевных болезней великой и гениальной актрисы. Это не секрет, что В. Комиссаржевская находилась на лечении в больнице для душевнобольных. Первый раз после предательства старшей сестры Нади и измены мужа Владимира Муравьева. Разрушилась не только семья, Вера потеряла сразу двух близких людей, была поругана любовь и дружба. Вспоминая об этом непереносимом душевном горе, даже спустя многие годы актриса не могла сдержать дрожи в голосе. В первый же момент она потеряла самообладание и попала в сумасшедший дом. Когда наступило просветление, больная впала в полную апатию и депрессию. Только любовь младшей сестры Оли, её постоянная забота, разумное спокойное внушение -- не отчаиваться, спасли Веру от деградации и смерти. Пройдёт ещё много времени, пока после пережитой травмы Комиссаржевская сможет вернуться к полнокровной жизни, но полностью это душевное потрясение никогда не забудется и во многом станет лейтмотивом её пронзительного актёрского творчества. Помощь врачей ей понадобится и по после провала и ухода из "Александринки", и во время полного безденежья для её грандиозных театральных замыслов. Слава богу, что рядом c ней всегда оказывались нужные и сильные люди.
Этот скрытый трагизм, который так притягивал зрителя, берет своё начало из неудавшейся семейной жизни Веры Федоровны. Отсюда и всемерная любовь зрителей, которые начинали понимать, что перед ними актриса, воплотившая образ "раненой", глубоко страдающей женщины, что такого ещё не было на сцене русского театра.
Вот этот образ раненой, но летающей птицы так удачно и передала актриса Наталья Сайко. Одни "раненые" глаза Натальи Сайко очень верно передают внутренние, глубоко запрятанные душевные муки гениальной актрисы.
Жаль, что о такой замечательной актрисе, как Н.Сайко сегодня нет информации , где она , занимается ли своим любимым делом... Дай Бог...