Семён Трескунов рассказал о методах борьбы с наркозависимостью

Звезда фильмов «Хороший мальчик» и «Родные» Семён Трескунов начал свою актёрскую карьеру ещё в раннем детстве со съёмок в рекламе. К 18 годам Семён, имея работу и более-менее стабильный доход, решил эмансипироваться и заявил родителям, что будет жить отдельно. И несмотря на то, что сегодня 21-летний актёр производит впечатление не по годам развитого и разумного человека, избежать столкновения с наркозависимостью ему не удалось. В интервью Ирине Шихман в очередном выпуске шоу «А поговорить?» Семён подробно рассказал о предпосылках наркозависимости и методах, которые помогли ему выбраться из цепких лап саморазрушения.


Об эмансипации и кризисе

«Мой внутренний протест назревал постепенно, и первый, кто оказался объектом этого протеста - мои родители. Мне жаль, что так вышло, но это естественный процесс формирования личности. В моей семьей нет артистов, у меня папа бизнесмен, мама училась на рекламу. Я из многодетной семьи, нас четверо, я самый старший. Папа мой, который родился ещё в СССР и получил два высших образования (юридическое и экономическое), очень любил меня за то, что я выбрал творческий путь. И он всё время пытался мне навязать то, как он видит прохождение этого творческого пути: «Говори поменьше, слишком не открывайся людям…» Чем сильнее мне хотелось свободы, тем сильнее он стремился мне показать, что пока я живу в его семье, и моя свобода задевает его нос, это невозможно. Я с детства чудил, меня ловили с сигаретами, с алкоголем. И он меня довольно жёстко наказывал. И меня это возмущало, потому что я думал, что это естественный для любого человека процесс исследования мира. Я всегда это понимал, даже в раннем возрасте, что это просто некий этап, через который я должен перешагнуть, потому что меня это окружает. Это результат царствования Владимира Владимировича - что я бутылку водки могу приобрести дешевле, чем учебник. Не в обиду будет сказано, но это так.

Я просто не хотел, чтобы папа мне подсказывал готовые решения для жизненных ситуаций. Во мне была очень остра тяга к индивидуальному прецедентному проживанию. Мне хотелось, чтобы столкновение с той или иной вещью было результатом какого-то моего персонального опыта. Как только мне стукнуло 18, я топнул ногой и сказал, что теперь я буду жить один. Я взял на себя такую ответственность, к которой не был готов. Помню, я снял квартиру (у меня были деньги), начал жить с девушкой, и я столкнулся с дезориентацией. Работа? Ну у меня было много работы, но она не приносила мне удовольствия и удовлетворения. Это не тот вид работы, который наполняет жизненной силой. Но она приносила мне деньги. Я думал: «Ок, возможно это творческий кризис, но у меня хотя бы есть деньги». Оказалось, что со мной это направление не работает. Я ещё сильнее заблудился. Я переживал, что ничего лучше [в профессиональном плане] уже не будет. У меня так сложилась судьба, что я одно время был очень востребован как ребёнок, и это был классный период в моей жизни, когда я сыграл несколько важных ролей. А потом вдруг я обнаружил, что вот уже 4-5 лет у меня нет ничего, что людям бы напоминало о том, что я действительно могу быть серьёзным актёром. И самое ужасное, что меня это ещё энергетически истощило - весь этот опыт. Я потом после этого целый год просто лежал и смотрел в окно. Это довольно депрессивная вещь».


О борьбе с наркозависимостью

«Просто приходят друзья [трясут пакетиком] и говорят: «Видал?» Так всегда происходит со всеми. Других сценариев у этого нет. Никто на улице наркотики не находит. Это всегда неправильный выбор круга общения. Эта штука только подчеркивает, что ты неправильных людей выбрал, которые пришли и отравили твоё существование. Ну, когда ты ребёнок, ты играешь с этими людьми во дворе в футбол, чего вы только вместе не делаете - и, конечно, кредит доверия к ним очень высок. Ты даже не подозреваешь, что этот человек точно так же находится в неосознанном падении в пропасть.
Я не буду называть, потому что не хочу рекламировать это вещество. Оно очень опасно. Но это не героин, конечно же. Ещё вот в чём проблема, по моим наблюдениям. Раньше же была игломания, и у всего этого был такой страшный шлейф: что человек разлагается изнутри, гниёт. Но современная наркозависимость стала другой. Она такая модная: это всякие порошочки, таблеточки. У родителей иногда нет даже ни единой возможности узнать, что творится что-то не то. Никто уже не колется, потому что все считают, что это какая-то фигня.
Я находился в таком глубоком внутреннем протесте, что прийти к родителям и сказать: «Вы знаете, я облажался» - это признать собственное поражение. Кто сдается после первой стометровки? Только лохи, считал я. И в какой-то момент я действительно столкнулся с веществами и обнаружил, что какой-то пробел в моей жизни они восполняют. И дальше всё это из «невинного» увлечения (потому что поначалу очень многие люди скажут вам, что это «невинное» увлечение) перерастает в катастрофу. В первую очередь, личностную. Потому что в какой-то момент ты обнаруживаешь, что ты начинаешь манкировать собственными обязательствами перед близкими людьми, перед коллективом, с которым ты работаешь. Причём, это происходит незаметно. Не то чтобы тебе так хочется поступать. Просто организм же тоже не железный. Ты начинаешь просыпать смены. Ты начинаешь плохо выглядеть - и у людей появляется вопрос: «А почему так происходит?» Отец тебя вызывает на разговор и говорит, что соседи взволнованы твоим внешним видом. Это всё очень неприятно. Но ты ничего не можешь с собой поделать. Потому что ты уже не знаешь, как это остановить. Я потом очень много интересовался проблемой зависимостей человеческих, и я понял, что главный принцип зависимости в том, что у тебя нет какой-то сверхзадачи, цели. У тебя нет такого магнита, который бы всё твоё существо притягивал к чему-то светлому, настоящему, хорошему, правдивому и так далее.
Так очень долго продолжалось - до того момента, пока я не позвонил отцу и не сказал: «У меня проблема». Я в этот момент сдался. Причём, я больше всего боялся, что папа скажет что-то вроде: «Всё, ты больше не вхож в семью». Ну, дурак просто! Это сумасшествие! Ты настолько боишься, что кто-то узнает, что ты утратишь иллюзию контроля. Что ты делаешь всё возможное, чтобы никто не узнал. И становится только хуже.

Когда я позвонил папе, он сказал: «Слушай, с кем не бывает, приезжай, поговорим об этом». Мы сели разговаривать, и он сказал: «Насколько всё плохо?» Я ему рассказал. Когда он убедился, что это не игла, он сказал: «Мне нужно с тебя честное слово, если ты способен его дать, что ты ограничишь контакты с этими людьми. И я тебе помогу». Я ему дал честное слово, и каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что могу это слово сдержать. Потому что самое ужасное, что делают с тобой наркотики - они расщепляют твою личность. Ты думаешь, что что-то можешь, а в действительности - не можешь. Я к тому моменту успел снять несколько короткометражек. И ближайший мой друг, человек, который со мной это снимал как оператор, был исключен в первую очередь из моего круга общения. Хотя это был мой соратник.
Когда ты отказываешься от всего этого, первое, что приходит к тебе - это всякая физиология. Вымывается же кальций из организма. И ты чувствуешь усталость, болят кости. Это очень тяжело переносить, как будто болеешь чем-то очень сильно. И ты лежишь круглые сутки на диване. Но это пока не самое страшное. А потом, когда физуха проходит, ты начинаешь чувствовать, как сильно это убило твои мозги. Что ты плохо запоминаешь людей, имена, вещи, номера телефонов и то, что ты говорил буквально вчера. У тебя путаются дни. Там много всяких побочек, которые не осознаются, пока ты в активной фазе потребления находишься, а потом расцветают во всей красе. И собственно, если тебе удалось продержаться хотя бы первый месяц, все эти побочки потом выступают контраргументом - потому что тебе так хреново, так себя жалко, что если ты не утратил ещё зерно своей личности, у тебя не будет никакого желания к этому возвращаться. Просто это очень больно и очень плохо.

фото: Семён Трескунов с семьёй

Но это было бы враньём, если бы я сказал, что это было единственное, что меня останавливало. Глобально меня очень поддерживала семья, они меня не прогнали, не осудили. Я был не просто принят назад, а ещё и утешен. Я жаждал этого утешения, и меня утешили, мне сказали, что я не плохой человек, что так бывает, и как классно, что я всё-таки додумался позвонить. Потому что очень многие люди не звонят, и их жизнь на этом заканчивается. Вместо того, чтобы положить меня в какой-то рехаб, папа взял билет, и мы полетели в Нью-Йорк. Я побывал на могиле Довлатова, был в доме, где жил Бродский, увидел Нью-Йорк, и это мне очень сильно помогло потом держаться. Второе, что помогло: чтобы отвлечься в первые два месяца, я поставил себе цель, хотел кое-что снять. И это была та сверхзадача, которая меня вдохновляла, притягивала всё мое существо. Чтобы мысли не откатывались назад. Ещё я пользовался такой штукой, называется «Только сегодня» - её часто применяют в рехабах. Это такой календарь для анонимных наркоманов и алкоголиков».