1943 (2013)

«Сиди на месте, я сказал. Ты мне не нужен» «Черт, черт, черт, как-же тебя уломать, что-б вместе уехать?»-Бондаренко хватался за то и это. «Господин Крайко!» «Ну, что еще?» «Господин Крайко, позвольте, я к Зосеньке, на пять минут...Подбросьте меня до полдороги! Ну, вообщем, извиниться мне надо, поругались мы вчера, ну, вы же видели, нажрался я.» «Да как ты смеешь, щенок!»-Крайко замахнулся на Антона.-Чуть за вчерашнее простил, а ты опять?!» Тот увильнул в сторону и продолжал: «Я завтра это, завтра! Зося славная- простит! А я у тестя слышал, ну, там двое, за самогоном приходили, одного с виду знаю, на окраине живет.Говорили, жидов знают не щупанных. Хотел сказать, когда вернетесь, не серчайте!» «Жидов не щупанных? На окраине, говоришь? Сам мужика отищишь?» «Конешно, господин начальник. До окраины подбросите?» «Иди, пригони мотоцикл. После обеда что-б мужик был в участке. Оставь это дело мне, мы с Богданом решим.» «Как-же, конешно, с крещением!»-бормотал себе под носом Бондаренко, торопясь в гараж за мотоциклом. Подъехав к постовым, похвастался: «Я с начальником в Соловки, за его племянником! После обеда будем!» Подъехал к крыльцу, уступил руль старшему полицаю, сел с зади, и мотоцикл выехал со двора полицейского участка.
Подъехав к окраине города, почти у дома Макара, Крайко остановил мотоцикл. «Ну, давай, пулей! Что-б после обеда мужик был в участке! Нет- шкуру- с тебя спущу!». Бондаренко слез с мотоцикла и побежал к дому Макара. Обернувшись, он заметил, как Крайко свернул в соседнюю улочку. «Так я и знал. К скупщику жидовского добра заехал. В свидетели напрашиваться было глупо. Ясно, что не взял-бы. Ну, теперь уж все равно!» Антон постучал в дверь дома Макара. «Часовщик здесь живет? Мне часы починить, старинные, срочно!» После должного ответа дверь открыл сам Макар. «Ты чего носишся, как угорелый? Почему с Крайко не уехал?» «Не взял, гад. Планы меняются. Давай Гришу в телегу, с автоматом. В лесу их встретим!» «Беги в сарай, запрягай! Я за Гришей».
Минут через пятьнадцать, дождавшись гула мотора мотоцикла из соседней улочки и пропустив мотоцикл вперед, телега с одиноким полицаем тронулась ему вслед.

"Господин начальник, от тестя вот вам, в подарок, в знак уважения..."- Бондаренко снова подсовывал старшему полицаю нехилый пузырь. «Ты что, все самогоном смыть собираешься? Думаешь, у меня самогона мало?» «Ну простите, господин Крайко! Вы-ж для нас как отец родной!» «То-то! А вы не цените! Большевики тебя за такое уже к стенке поставили-бы! Знаешь такой закон военного времени?» «Так мы ж- не они! Как можно сравнивать? Вы, господин Крайко, ум, честь и совесть нашего офицерства!» «Но но но но! Словечки старые, а песня новая? Дурак дураком! Смотри у меня! В последний раз! Некогда мне с тобой! На посту остаешся! Я за Богданом поеду, тут недалеко, к обеду вернусь. Племянник мой, от старшего брата, завтра к нам, на службу поступит,-захвастался Степан.- Как брат мой утоп, парень с мачехой не ладил. Да и мы с братом, после отцовской смерти разошлись, его доля наследства Прасковье малой показалась, а сама голая мужу на шею повесилась, стерва! Мою Нину как обидела! Десять лет с братом из-за бабского языка не общались! И пять после смерти брата. Нина с Любой и теперь- ни ни. (Может от того, что я Марию ее сестрой не признал?-подумал про себя.)А я парня разыскал, под свое крыло возьму, сыном сделаю! Весь в деда, батю нашего, кровь Крайко! Вот, и документы приготовил! Правда, фото нет, фотографы, свиньи жидовские, с города сбежали, к немцу не допросишься. Ладно, будет Богдан-переделаем.- Степан Крайко нежно заулыбался кому-то, в пустое пространство перед собой. Может быть, своей так поздно и внезапно сбывшейся мечте- иметь сына. На минуту он забылся, уйдя в себя, в свою мечту, снова пережил последнюю встречу с племянником, внезапно вспылавшее чуство родства, увидев в нем дорогие черты своего отца, его деда.Обычно замкнутый и не трепавшийся про дела семьи, Степан в последние дни не мог замолкнуть, думая о Богдане. Все его мысли о племяннике превращались в слова, а радость на лице меняла черты и нрав старшего полицая. «Ну вот и ладушки, все как по маслу,-думал про себя Антон.-Была такая чуйка, что все путем!» « Да, Антон, вчера к нам еще двоих приписали, Соколов и Пархоменко. А те, сучата, в первый день службы в лазарет угодили! Заважничали, как-же, сам господин штурмбанфюрер на работу принял! Даже представиться неудосужились, в участке не появлялись, сразу на площадь, бандитов казнить да выслуживаться! Ну я им покажу, кто им начальник! –старший полицай чуствовал себя лучше, «показывая фигу в кармане» высокомерному главному ессесовцу, но, естественно, только в кармане, или во сне, пол подушкой, и недолюбливал новобранцев, «спущенных с выше», угодивших штурмбанфюреру…-Я им крылышки поотрываю! Ну, ладно, мне пора. Смотри у меня, на посту остаешься!» «Господин начальник! Неужто один поедете, когда вокруг такое? Бандитов полно, вчера вот только станцию...А через лес ехать, одному? Возмите меня с собой! Вы ко мне с добром и благородством, я за вас, как за отца родного!» - Бондаренко вился вокруг старшего полицая, как кот возле хозяйки, выпрашивая ложку сметаны.

«Господин Крайко! Господин Крайко!- вчерашний гуляка полицай Демьянюк, уже полностью протрезвев, с самого утра ходил по пятам своего начальника и посыпал голову пеплом.- Простите меня, Христа ради, господин Крайко! Зося, она...такая...Ну, задержался я у нее...А потом тесть с самогоном...За ваше здоровье выпили, господин начальник!» «Кабель. Лахудра. Никакой дисциплины. Нашел время! А если –бы немцы проверку устроили? Или на дело всех сразу кинули? Мне что-ль за вас отдуваться? Они и меня к стенке поставят, что вас распустил!» -старший полицай Степан Крайко давно утратил розовые мечты с помощью немцев, прогнав советы, обрести незалежность Отчизны, прославиться борцом за ее свободу…Мечты рассыпались, и он все чаще и чаще ощущал себя прислугой оккупантов, холуем чужеземцев, а не борцом за свободу Родины. Но обратной дороги не было, да он и не искал, и по ней не повернул-бы. И дед, и отец его служили царю исправно. Дед погиб за Россию и царя в Японской войне, отец, зажиточный мещанин, мелкий торговец, здоровье утратил, избит большевиками. Встать на защиту страны советов Степан Крайко и не подумал. Все, что угодно, только не советы- таков был эго девиз. И Степан решил забыть высокомерное отношение немцев, насмешки и даже издевательства со стороны того, главного есесовца, и об этом не думать, что-бы зря не терзать душу, а довольствоваться маленьким, «держа фигу в кармане», и , пользуясь ситуацией и положением, больше заботиться о собственной семье, прикарманивая упрятанное от немцев золото, серябро, часы и прочее от расстреливаемых евреев, не брезгуя ничем, ни одеждой, ни обувью, ни посудой, ни хозайственными принадлежностями.

Через пол часа старшая мед. сестра Клавдия Николаевна аккуратным почерком добавила в историю болезни Дениса Макаровича Пархоменко дополнительный диагноз, ставший основным. « Перелом основания черепа, вследствии взрыва. Внутреннее кровотечение травматического происхождения. Травматическое повреждение левой ступни.» Ей нравилось заполнять документацию больницы. Почерк у Клавдии был красивый, ясный, и она, как самая старательная и лояльная немецким властям представительница «бывшего» персонала, отлично знающая немецкий, получила это право, оказывая помощь «в писанине» врачам. Клавдия быстро отправилась к врачу-немцу и стала доказывать, что полицейские тоже заслуживают внимания и помощи, а в их бездействии один уже умер, так хоть дугого надо скорей оперировать. Немец устало зевнул, и разрешил Клавдии «перевязать полицая» самой.Ночью операционная досталась полицейскому, немцы пошли спать.Ради правды дела стоит отметить, что раненые есесовцы в основном как раз и умирали по ночам, особенно находящиея в одиночных палатах. Еще через два часа Клавдия, еле держащаяся на ногах оставила только что удачно прооперированного полицейского Генадия Соколова под присмотром Ольги и отправилась домой.

Через несколько минут тело Соколова, завернутое в рваное одеяло, было ввалено в повозку и заброшено грязным тряпьем. «Давай, Витек, трогай. Выбросишь гада по дальше»,-всдохнул на воздухе здоровенный. Очкастый срясущимися пальцами носовым платком протирал бледное лицо, мокрое от пота. «Ага,-уныло кивнул головой куривший возле телеги Виталий и стал вести лошадь к воротам. «Что, тебя за опоздание еще и мусор заставили вывозить? Ночью?»-насмехались явно подвыпившие полицаи у ворот. «Вам везет, у вас проколов нет. А у меня-день собачий. Не говорите никому-засмеют парни». «Вали к бабе, приласкает!» «Да куда-ж он с мусором? Какая с таким приданным его пустит?» «Ну да, с мусором. С мусором.»-удаляясь, шептал про себя молодой паренек. В развалинах у жел. станции еще было не убрано. Там и выбросил тело Соколова, лицом в еще тлеющий пепел пожара. Дальше отвозить не было сил, Виталий уж и вспомнить не мог, когда в последний раз спал.
«Петрович, закурить есть?»-спросил очкастый здоровенного. «Ты что, Борь? А –ну, приходи в себя, паренька в операционную понесем». Во двор выскочила Ольга. «Клавдия Николаевна уже занялась им, в перевязочной.Но нужна операция. Еще беда. У того, Соколова, знакомый полицай в соседней кровати был, тоже новенький, они общались. Служить им вместе придется.» «Твою мать! Давай того быстрей на перевязку! Веди тем-же путем, по скорей.»

«А куда мы идем?»«В другую перевязочную, только после обеда оборудовали. Вы же видите, сколько раненых, все занято немцами».-Ольга решительно ускорила шаг. « Что, и в хозайственном корпусе- перевязочная?» Это были последние слова Генадия Соколова. Чуть повернув за угол малоосвещенного коридора, железные цепкие руки зажали ему рот и нос мокрым бинтом. Соколов, не успев понять, что происходит, несколько раз вдохнул эфир. Те-же руки поймали его падающее тело, положили на носилки и двое санитаров в двойных масках почти бегом направились в подсобку. Ольга прижалась спиной к стене и застыла. «Как мы его?»-уже в подсобке спросил очкастый. «Как и всех, клизмой. Чисто и быстро.Душить нельзя, следы остануться. Может кто тело найти, подозрительно. Кровь лить-убирать некому, и некогда. Рана в плече есть, от раны и умер. Таких трупов полно. Вали на бок.» Двое мужчин явно с отвращением, торопясь повалили Соколова с насилок на старый топчан, на бок, и стащили с него штаны. Очкастый пригнул ноги к животу, здоровенный засунул в задний проход лейку. Соколов начал приходить в себя, сопротивлятся. Но его крик был предупрежден бинтом с эфиром, повторно подсунутым к носу. Здоровенный санитар вытащил из сапога две толстых спицы, просунул их через лейку и, отвернувшись, стал быстро шомполить. Неподвижное тело Соколова вскоре начало бледнеть. «Все, кажись, хватет. Заткнули тряпкой. Немцы мертвецам в жопу не смотрят.Давай одевать в одежду парнишки.Вот, и рана на месте». Оба санитара были бледные и выбитые потом, их руки дрожали. И сколько через их руки прошло в ад раненых есесовцев, и даже несколько офицеров, а привыкнуть к «клизмам» им так и не удалось. Воротя лица от произходящего, каждый думал о своем- учитель истории Генадий Петрович- об изнасилованных и до смерти замученных жене и дочери, тела которых неделю болтались в петлях, с табличками на груди «Они помогали партизанам», а бухгалтер Борис Игнатьевич- о трех сыновьях сиротах, оставленных с тещей в Антановичах, и сожженных живьем вместе с бабушкой.

Через пять минут к одному из раненых, лежавших в общей большой палате, предназначенной для не немцев, подошла молодая мед. сестра и вежливо обратилась. «Господин полицейский Генадий Соколов?» «Ну наконец-то, меня заметили, а еще такая красавица,»-Генка неотразимо, как ему казалось, улыбнулся Ольге.Вот вылечишь меня- женюсь.» «Господин полицейский, шутить изволите. Вы не должны обижаться, сегодня так много раненых немцев...,-жеманилась Ольга.-Такой ужас на площади творился, и на станции. Немецкие доктора за ихними солдатами не успевают. Мне велено пригласить вас в перевязочную. Пройдемте за мной. Дайте, я возьму ваши вещи, после перевязки вас определят в другую палату». «Счастливчик, Гена. С такой красавицей хоть в ад идти. Ты мне должен, помни. На перевязку не позвали-бы, все проиграл-бы,»-пряча карты под подушку, проговорил сосед из рядом стоявшей кровати, с забинтованной левой ступней, тоже полицай. Другие с ними не общались. «Ладно, Дениска, служить вместе будем- все долги отдам. У меня только форма, больше ничего,-Генка, широко улыбаясь, повернулся к Ольге.- Ну и любовь к тебе, уже пылает.» «Сами идти сможете?» « Я за тобой хоть на край света...»,-лыбился Генка. «А вы тут только двое полицейских, я могу попросить, что-бы вас в одну палату...»-Ольга как-то боязно бегала глазами по лицам раненых и их одежде, висевшей на краях кровать. «Вы-господин...?» Ольга обратилась к соседу Генки. «Денис Макарович Пархоменко, целую ручки». «Перестань кривлятся, она моя. Тронешь-убью»,-наклонившись к соседу, левой рукой прижимая кровавый бинт к правому плечу и перекосившись от боли, вызванной резким движением, процедил Соколов соседу. «Поспешите, пожалуйста, у нас работы много. Следуйте за мной,»- сказала Ольга, взявшая форму Соколова». Он пошел за ней по длинным коридорам.

«Генадий Петрович! Борис Игнатьевич!»-почти шепотом обратился к ним Виталий. «Кого сейчас?»- последовал вопрос от здорового высокого мужщины, лысоватого, лет сорока пяти, названного Генадием Петровичем. «Тот, кому обрез вчера носили» «Герой. Макар сказал, на смерть за командира шел.Каков он, куда ранен?» «Плох, еле дышет» «Выглядит как? Куда ранен?-сердито переспросил названный Борисом Игнатьевичем, человек в очках, лет сорока, явно близорукий, ростом по меньше, худощавый. «Не кипятись, Борь, не серчай. Парень не знает наших тонкостей. Вопрос слышал?»-Генадий Петрович повернулся к Виталию. «А, да, счас.Среднего роста, волосы прямые, светлые.Лет двадцати пяти.Пулевое ранение в правую верхнюю часть груди». «Есть такой! Точь в точь! Днем со станции привезли.Полицай. И еще не оперирован. Везет парнишке.Борь, беги, позаботься. Клавдии Николаевне скажи и Ольгу разищи. А мы с Витьком понесем».
Телегу подвели к задним дверям, Генадий Петрович и Виталий взяли за края одеяла, в который был завернут Муха, и потащили его в подсобку.

Гремя колесами по мостовой, телега с Мухой приближалась к больнице. На последней темной улочке они останавливались, Виталий бытсро засунул руку под одеяло, пощупал пульc на шее раненого, нагнувшись послушал дыхание и натянул на лицо одеяло, оставив щель для воздуха, как будто оно было небрежно набросано. У въезда в задний двор больницы от ворот отошли две тени. Полицейские патрули прошли вперед и заградили телеге путь, направляя оружие вперед. «Стой, кто едет?» «Ты что, Семен, ослеп?,-последовал ответ.-Давай, отворяй скорей, я и так опаздываю. Еще днем велели одеял из склада привезти. Пока туда, пока обратно, колесо еще свалилось по дороге... Твою мать, как намаялся с этим тряпьем.» «Кто велел-то?»-удивленно спросил полицай на посту. «Кто кто? А кто нам приказы отдает? Ты, это, не говори никому, что я так запоздал, ладно? А то мне попадет. Колесо проклятое...Скучно стоять-то? Партизаны по ночам не ходят?,-усмехнулся Виталий.- Бери вот, от скуки помогает»- протянул постовому пузырек с самогоном. «Типун тебе на язык. Смейся смейся.Гляди и отправят их ловить, напорешся на пулю. –Открыл пузырек и понюхал.-О-о-о, хороший...От тестя?» «Не-а. Кто-то, добрый человек, угостил»,-«Ну ладно, не хошь-не говори, кого грабанул. Давай, матай. Тебе с тряпьем помочь?» «Да ну, а санитары на что? Ты так работу любишь?» «Оно и верно. Давай, поспешай. Гремишь тут на весь город, точно спросят, что за шум» «Ну так ты ж меня не видел, мож кому приснилось?» «Трогай с глаз моих, а то увижу!»
Виталий повел лошадь во двор. На шум телеги у задних дверей хозяйственного корпуса больницы появились два санитара. Вернее, они там часто ошивались, хотя-б один из них, как будто кого-то или чего-то поджидая. Но санитары- людишки такие неважные, что за их передвижениями никто и не следил, благо, работа выполнялась.

«Девчата, спрыгнули. Дальше за мной, огородами. Ну, счастливо, Виталий! Пусть потом Клава зайдет. Я за вас молится буду» «Вы же не верующий, Макар Егорович!»- впервые за все это время заговорил молодой полицай. «За вас буду! Ни пуха, ни пера!» «К черту!»-закончил Виталий, и, отойдя с повозкой метров пять, перекрестился. Город был темный и пустой. Можно было услышать только шаги патрулей.
Макар, Алена и Даша шли огородами, вокруг города. Сколько шли, девушки от усталости уже не соображали. Алена несколько раз останавливалась, хватаясь за заборы и рыгая, но от остановки становилось еще хуже, так как разные запахи растений пытали ее еще больше. То хрен, то укроп, то картошка пахли просто невыносимо. При одной такой остановке Макар пристально посмотрел на бледнющую на лунном свете Алену и произнес: «Стало быть, Аленушка, ты и есть та жена командира. Ну, вот, найдем мы твоего Гришку, и порадуешь мужа новостью.» Но радости на лице Алены он не увидел, и не стал более докучать вопросами. «Война, смерть вокруг, понимаю...Может, и нет твоего Гришки. Какая-ж тут радость»-думал про себя. «Аленушка, родная! Ты в самом деле?- Даша нежно поддержала подругу, обнимая ее за плечи. -Тебе Гриша обрадуется! Он любит тебя! Ты помнишь, о чем мы еще вчера ночью мечтали? Думали, помрем. А вот, живы, и не одни. Малыши сверсниками будут! Аленушка, милая! Как я рада!» « А я нет. Не говори Грише»,-вцепившись в забор, мимо которого они проходили, тихо процедила сквозь зубы Алена. «Алена, ты что?» «Ну, девушки, голубушки, вы что, обе тяжелые? Вот так напартизанились! Ладно, потом разберемся! Давай, подтянись, зашагали. Еще чуть-чуть, и уложу вас в кровати.»
Через пять минут они зашли в узкую улочку и приблизились к большому деревянному дому. Макар постучался в дверь и произнес уже известный Даше вопрос : «Часовщик здесь живет? Мне часы починить, старинные, срочно!» Дверь мигом отворилась и малелькая худая темноволосая девушка повисла ему на шее, целуя в щеку. «Макар Егорович! Родненький! На конец-то! Я так волновалась, так волновалась! Здрасьте, я Катя» «Ты, Катюха, почему не ответила, как положено? А если это кто другой, не я, и тебя не узнал-бы?» «Так я вас узнала, давно ждала». «Смотри, что-б в последний раз! Засыпимся тут с вами, не сегодня- завтра. Ты одна? Лиза не вернулась?» «Нет Лизы. Проходите. Ужин разогрею». «Ты, Катюха, накорми девчат и уложи. Я до больницы прогуляюсь». И Макар быстрыми шагами скрылся в темноте.

«Хайл Гитлер! Мне –бы поговорить с полицейским Антоном Демьянюком! Это его тесть спрашивает. Не сердитесь, господин начальник! Больше не потревожу! Я ваш должник, самогон уже варится! Он на посту? На одну минуту, господин начальник! Зося, его невеста, заболела! С меня причитается! Данке. Жду.-Макар кричал в трубку старым хриплым голосом.- Антон, это Макар.-продолжил совсем в другом тоне.-Отвечай только да или нет. Ты Гришу такого знал? С ним были Алена, Даша и Муха, так парня зовут, он ранен. Это те апачи, что мы в лесу искали? Гриша в лесу пропал, может раненый. Пулей в телегу и к старому парому. Заберешь у меня Мухтара и в лес. У парома ждать буду, точней расскажу. Все, конец связи». Даша, сломя голову, кинулась в сарайчик за одеялами.
Пока переправлялись, начало темнеть. На противоположном берегу у переправы уже ждала другая телега, с сеном. В ней сидел одинокий здоровый хмурый полицай. Как только паром остановился у берега, паромщик и Виталий, поприветствовав прибывшего махом руки, стали менять телеги местами. Овчарка кинулась к прибывшему полицаю и стала прыгать вокруг него, стараясь лизнуть ему руки. Антон подошел к телеге Макара. Девушки окаменели. «Бондаренко?» «Да да, девчонки, я рад. Муха как? Ну держись, братишка, держись! Быстро говорите, где Гришу искать!»
Через пять минут паром отправился от берега, унося в темноту телегу с Бондаренко и Мухтаром.

Макар спешными шагами подошел к домику переправщика и громко решительно постучал в дверь кулаком. «Кто?»- послышалось из внутри. Даша остановилась сзади Макара и не решилась прервать его разговор с паромщиком. Разговор у них получился странный.
«Часовщик здесь живет? Мне часы починить, старинные, срочно!»- почти прокричал Макар, явно волнуясь и торопясь. Из-за двери послышался тот-же мужской голос: «Я далеко живу. Тебе часы дороже времени?» Дверь отворилась, Макар быстро зашел, не полностью их закрыв, и Даша смогла услышать весь дальнейший их разговор. «Здравствуй, Федор. Ты один?» «Один, все тихо. Что стреслось?» «Телефон работает?» «А как-же. Немцы установили, чтоб паром за ранее вызвать.Они ждать не любят, работаем исправно. Порядок есть порядок,»-пребывая в хорошем настроении насмехался паромщик. «Брось кривляться, не девка. Торопиться надо. Давай, иди, телегу на паром грузи. Там раненый, тряпьем закидать надо. На тот берег поплывем, срочно. Там- Макар махнул головой в сторону телеги- все наши. Мне позвонить надо.» « Кому? Фюреру, в Берлин?- Федор продолжал в шутливом тоне. Старшего брата от не боялся и , единственный из его бойцов, спорил с ним, шутил и возражал.- Телефонная связь только с комендатурой, немецкими постами и полицаями.» «Ты иди, готовься, шутник, по быстрей! -Макар ослабил голос. Брат всегда умел одним словом снимать с него тревогу и успокоить шутками. – Как с полицейским участком в городе связаться?» «Дай, наберу. На, говори,- Федор быстро передал трубку Макару, а сам спешно пошел из дома и на пороге натолкнулся на остолбеневшую от невероятности произходящего Дашу. « Ну что, на тот берег торопимся, красавица? Иди в сарайчик, на ключь. Там у двери, с права, куча немецких одеял. Раненого заверните, на верх накидай,» - и торопливыми шагами пошел к повозке, оставив ее у приоткрытой двери. Еще минуту Даша не смогла пошевельнутся.

Алена и Даша замерли от ужаса. «Так вы не от Гриши? Вы его не видели? Не знаете?»- закричали обе сразу. «Пока не видел. Бог даст, познакомимся. Садись в телегу, ты с переди- Макар махнул головой Алене,- ты- с зади.»-указал голосом, не терпящим возражений. «Так Гриши с вами нет? Мы не поедем, мы пойдем искать!»- обе кричали в один голос. « Цыц, я сказал! Обе в телегу, быстро! По дороге расскажете, что и как. Он с вами убегал?» «Да, он немцев от нас отводил. И не вернулся...»- обе говорили сразу, от страха и волнения поперхаясь словами. «Ну, тогда, либо убит, либо в гестапо, либо- еще вернется, если ходить может.»- продолжал Макар. Этот мужчина уже привык к боли потерь, и как ему казалось, только громко излогал мысли, а на самом деле острым ножом терзал дыши девушкам. «Куда вернется?»- безнадежно закричала Даша. Алена вцепилась в телегу, что-бы не упасть.
«Я понимаю, девоньки,-смягчил голос Макар.-Но всех счас не могу. Доставим парня в госпиталь, вас припрячу, разузнаю в городе. Как только город достигнем, отправлю Антона с Мухтаром на поиски в лес. Если он здесь где остался- найдут. Мухтар у нас умница. Хороший пес, хороший,»- Макар первый раз обратил внимание на овчарку, бегавшую вокруг телеги и ждавшую внимания, и нежно пошерстил ей затылок, снимая всеобщее напряжение. Глаза собаки засверкали от радости. Но лаять она не осмелилась, так жестко ее дресировал хозяин, и так крепко она его любила, что приказ молчать выполняла безукоризненно.
Алена и Даша, опустив головы, послушно сели в телегу, едва сдерживая слезы. Телега тронулась, мужчины шагали пешком. Виталий вел лошадь, Макар с боку придерживал телегу, чтоб меньше трясло. Овчарка бежала рядом с Макаром. Ехали молча, каждый думал о своем. Муха дышал поверхностно, тихо, и девушки с опасением смотрели ему в лицо, боясь увидеть еще большее побледнение. Поехали лесными дорожками, окружным путем, куда немцы и полицаи не совались. Внезапно вынырнули из леса у реки, у старого парома. Макар спустился к реке, Даша спрыгнула с телеги и пошла за ним, что-бы опять настаивать на скорейшем поиске Гриши, но не успела его догнать. Алена, увидев, что Даша пошла за Макаром, и, понимая ее цель, лишь проводила подругу глазами, и продолжала сидеть неподвижно, тихая, бледная и очень печальная.

Перед ними стояли двое- пожилой седой бородастый мужчина лет пятидесяти, в гражданской одежде и молодой высокий светловолосый худощавый парень в форме полицая. Овчарка села у ног Мухи и продолжала громко дышать, воротя голову от пожилого седого мужчины до Мухи, словно спрашивая глазами хозяина, хорошо ли она выполнила его приказ, похвалит ли он ее? «Молодец, Мухтар, молодец. Стеречь. Свои. Тихо». Собака легла у ног Мухи. «Ну что, девушки лебедушки? Упырхнули от немцев?- спосил седой мужчина. –Натерпелись страху на виселице? Живой паренек ваш?» Алена застыла, не зная, как себя вести. Даша таращила глаза и не могла вымолвить ни слова. Наконец выговорила, сама не узнав свой голос: «Степан Степаныч? Вы?» «Постой-ка, санитарка наша, Дарья Корф? Ну будешь доктором, после победы будешь...А теперь давай-ка подниматься, девчата, и к телеге пошли. Парень жив?» «Степан Степаныч!- пришла в себя Алена, узнав первого секретаря райкома партии, часто приезжавшего к отцу. «Аленушка! Вот встреча! А из дали и не узнал. Глаза, старею. Потом все, потом. Давай парня в телегу.» мужчины осторожно подняли Муху за плечи и ноги и понясли. Обливаясь потом и делая остановки на передышку, в основном из-за Степана Степаныча, через пол часа они дошли до лесной опушки, и девушки увидели телегу с сеном. Лошадь, свободно привязанная к березе, жевала траву, помахивая головой. Пока шли, Алена с Дашей успокоились, и были уверены, что все в порядке. Шли молча, каждый думал о своем. Только Степан Степаныч иногда что-то выговаривал, подбодряя всех. «Ну вот, дошли. Осторожно, укладываем,-Степан Степаныч руководил действиями, скорее, говорил, сам себя, да и всех, успокаивая.- Даст Бог, выживет, герой наш. У Клавы руки золотые.» «Степан Степаныч, это Гриша вас к нам направил?- почти уверена в положительном ответе, все-таки спросила Даша. – А он сам где?» Алена на произнесенный подругой вопрос медленно подняла голову. Она всю дорогу шла молча, потупив взгляд, вся бледная, и, хоть от оказываемой им помощи охватило спокойствие, ее лицо было озабоченное, а мыслями она как-бы отсутствовала.
«Так, девоньки, давай, договоримся.-Бородастый остановился.- Степан Степаныч вернется, когда фашистов погоним. А пока я- Макар Егорович Плющенко. И не иначе. Запомните. Наши зовут дядей Макаром. А это- Виталий Комарский, -Макар махнул на молодого молчаливого полицая. – Наш человек. Еще есть один, Антон Демьянюк, познакомлю. Остальные полицаи- это полицаи, понятно? Как к нашим обращаться, дома объясню. А Гриша- кто такой?»

Алена и Даша лежали в высокой траве, на окраине леса, лицами в землю, прижавшись к неподвижному Мухе с обеих боков, и словно грели его своими телами, боясь почуствовать от него холод. Дыхание у Андрея было слабое, поверхностное, иногда с выдохом к губам подступал кровяной пузырек. Девушки лежали не двигаясь, чуть дыша, остолбеневшие в ожидании. «Аленаа, мне таак страашно ...-чуть слышно затяжным стоном прошептала Даша.- Я боольше не могуу. Сколько еще ждаать? Что будет?» « Не скули»-тихо процедила сквозь зубы Алена. И мне страшно. Сколько понадобиться, столько и пролежим. Может и до вечера.» «Думаешь, Гриша вернется?» Алена долго молчала. «Если до вечера не вернется, с темнотой пойдем изкать, -наконец отрубила решительно. «Лежи пока, кого-то слышу». «Думаешь, немцы? Все еще лес прочесывают?»- бледными губами чуть слышно пролепетала Даша. «Не знаю. Боже, как умирать не хочется, Дашенька, как не хочется...» «А они нас найдут?»-Дашу впервые совсем оставили силы и самообладание, и она не могла остановить тихий скул. Еще утром она была готова к смерти, потом убегала, о смерти не думая, а думала только о нем. И вот она совсем одна. Ни Вальтера, ни Гриши нет, и, скорее свего, уже не будет. И умрет она здесь одна, точнее, со столь-же беcпомощной подругой и неподвижным Мухой. Можно один раз настроиться к смерти, но привыкнуть и быть с ней «на ты»-невозможно. Смерть слишком страшна, особенно в молодости и в одиночестве...Она слишком жестока, одной пулей скосит двоих, а быть вдвоем Даша уже привыкла...К новой жизни в себе она привыкла. Но к смерти привыкнуть невозможно...
«Если без собак, то не найдут. Не плачь, Дашенька, лежи тихо». Алена повернула голову, что-бы прижать ухо к земле и вслушаться. Перед ее лицом нависла одинокая ромашка. Алена невольно вдохнула ее аромат и ее опять стошнило. Это случалось уже не раз, и от разных запахов. Алена пару раз невольно отрыгалась. «Что с тобой? Тише, Аленушка...» Но чье-то быстрое и громкое дыхание стремительно приближалось, и из высокой травы к ним вынырнула овчарка. За ней две пары сапог широкими быстрыми шагами раздвигали траву. Ну, вот и все. Девушки приподняли головы и чуть отодвинулись от Мухи, что-бы встретить смерть.