На шахту приехал новый главный инженер Марат Жуков. Со стороны приглашен этот блестящий инженер, многому обучившийся в столичной среде деловых людей,— у него лицо такое твердое, резкое, умные глаза и прочные челюсти. У него безвременно скончалась жена, есть дочь Таня.
Но приглашен он на уже известную нам роль новатора-преобразователя. Новый главный инженер призван доказать, что нерационально сохранять за бригадой Доценко самостоятельный участок, если он дает в сутки не тысячу тонн угля, как каждый из остальных, а всего триста—четыреста. Между тем, если бригаду Доценко разверстать по другим участкам, выиграет и производство в целом и шахтеры.
Жукову ли не знать цены оперативному простору, а эта лава только силы сковывает. И Марат начинает точно в духе законов НТР: «А почему нельзя закрыть завтра? Почему на это нужен месяц?» И слышит в ответ нечто: «Завтра — суббота». Весь фильм — объяснение, почему нельзя, хотя и надо. Объяснения поверхностные, буквально даваемые в «словах, словах, словах»: в бригаде Доценко не случайные люди, а настоящие шахтеры, сплавившиеся в монолит с высокой внутренней температурой, раздроби его — погаснут. Не цифрой, мол, единой жив человек. Не только люди — для дела, но и дело для людей и т. п. Это не ново и легко может быть опровергнуто словами же: люди на всех участках наши, те же шахтеры, притрутся! Тем более, что игрой в поддавки со зрителем ( и с темой) выглядят некоторые диалоги: «Не могу я от них уйти...В прошлом году у нас был выброс газа. Я тогда испугался и побежал на выход. Они все видели... И тогда мне никто даже слова не сказал. Взглядом не дали понять!» — говорит могучий, черноликий красавец Семен. Марат: «Но по инструкции шахтер не обязан рисковать своей жизнью ради жизни другого!»
Данью полупочтенной традиции «аварийного» псевдогероического кинематографа звучит и признание самого Доценко (Н. Мерзликин): «Когда уголь идет нормально, без обвалов, воды мало в шахте.,, так скучновато!» Попытка с явно негодными средствами — и пренебрежение одного из героев фильма, Григория, к арифмометру (на предмет посрамления всяких там ЭВМ): можно крутить ручку тысячу раз, а можно и не крутить — все равно уже в уме сосчитано.
Но среди проходного, необязательного и просто ошибочного вы не раз и не два ощутите удар правды. Удар правды—и в любовной пристальности камеры, когда она, едва касаясь, как бы ласкает утомленные черные шахтерские лица, и в высокой, пронзительной, щемящей песне Василя, когда пришло все же известие о закрытии лавы. Удар правды несет в себе и сцена в опасном забое, когда замер конвейер, а черные лица застыли в нечеловеческом напряжении, светясь тем единственным, ослепительным светом — на что лишь бледный намек в словах «шахтерское братство». Ощущение правды ,— и в тонком тумане над терриконами, и в немудрящих заботах под кровлями полудеревенских домиков, и в лучшей, по-моему, сцене, когда идут по аллее шахтеры со смены и расходятся молча, на полукивке — легкое иго пережитого вместе, бессловесная нежность солдат.
...По тугой, холодной лестнице взлетая к своим телефонам, Марат по московской привычке решал попутно кучу дел: время! Сроки! Все правильно — стиль НТР! Только ведь если бы не встретил Марат такого вот Доценко, с кем нельзя, ни в коем случае нельзя решать проблемы на лестнице, не получилось бы так, что и в душе он постепенно привык бы решать на бегу, по селектору? Вот один из главных моральных вопросов, что рождается в рамках этого традиционного производственного сюжета. Тимур Золоев не дошел еще до настоящего угля, на его ленте видим мы немало легкой, лишней породы. Но эта лава (я имею в виду производственный сюжет) по-прежнему весьма перспективна, потому что искусство, как известно, есть не руководство к хозяйственной работе, а напоминание об идеале.
К.Коробков
"Советский экран" № 23, 1974 год
15 комментариев
обсуждение >>