В когорте имён Норильского Заполярного театра драмы сегодня много совсем юных, достаточно — ещё молодых и очень немного таких, которые на слуху уже не одно десятилетие. Без малого 30 лет отдала нашему театру Галина БАКАНОВА. Полжизни. Золотые годы, о которых сегодня она вспоминает в гостях у “Заполярки”.
Галина Васильевна Баканова прибыла в Норильск в сентябре 1975 года по приглашению директора театра Бориса Моисеевича Гольмана. Чета Бакановых работала тогда в известном красноярском театре имени Пушкина. Заполярная труппа приехала на гастроли, муж Галины Васильевны по долгу службы помогал монтировать декорации и готовить сцену перед спектаклем, так и познакомился с товарищем Гольманом... Сборы были недолгими, и о смене места жительства не пожалели. Хотя первый сезон Бакановой в Норильском Заполярном нельзя назвать простым: в тот год по приглашению директора приехали сразу 16 новых актёров — несработавшиеся, из разных театров... Но Галочка Баканова была в той счастливой поре, когда актёр уже нашёл свою творческую нишу и ещё полон молодости, задора, желания создать что–то невиданное.
На пенсии жизнь только начинается
– Мне приходилось встречать 50–летних, которые плохо себя чувствовали, которых ничто уже не радовало. У меня такого, наверное, в силу профессии нет и не было. Приходилось преодолевать препятствия, но после тёмной полосы обязательно начиналась светлая! Поэтому и рубеж 50–летия перешагнула “в рабочем порядке”. Сейчас рубеж ещё более серьёзный. Всё–таки 50 лет — это ещё обнадёживает: вроде бы только половина жизни позади. А когда эта половина ещё на десятую часть уменьшилась, зарождается мысль, что ты уже должен перейти в другое качество. Но я пока, слава Богу, ни физически, ни эмоционально этого не чувствую. Можно ещё столько всего повидать на свете. Надеюсь, как на пенсию выйду, буду жить по западному образцу: обязательно навещу всех своих друзей и родственников. Обязательно съезжу туда, куда не могла съездить. Если появятся для этого финансовые возможности, буду просто счастлива. Сейчас времени не хватает, что–то не получается. Пенсионеры говорят: “Мы только на пенсии жить начинаем”. Попробую тоже начать жить на пенсии.
Хотелось играть характер
– В первые годы меня использовали как “голубую героиню” — был тогда такой термин. Играла лирических девочек, всегда несчастных, положительных до голубизны, алёнушек в сказках и таких же алёнушек в современных пьесах. Они мне потом настолько надоели, что как–то стояла и плакала возле очередного приказа о распределении ролей. Мне нужно было играть опять Алёнушку, а я мечтала создать образ злой сестры. Хотелось, в конце концов, какой–то неимоверный грим на себя налепить (положительная героиня — это всегда отчётливое и ясное лицо, а здесь можно было нос картошкой сделать, нелепое ухо). Тогда актёры любили гримироваться, сейчас стали это меньше делать. Печально, что грим уже не играет такую важную роль в театре. В 60–е годы, когда я начинала, были ещё гримёры поколения 30–40–х годов — великолепные профессионалы. Не те, что пришли случайно из парикмахерской, не понимая специфики нашей работы. Тогда были парикмахеры–гримёры по профессии своей. И в этом театре работал такой специалист, которого мы до сих пор вспоминаем, — Роза Степановна Шеворутина.
Мне хотелось играть характер — яркий, сочный, пусть даже противный, только бы выскочить из ранга “голубых героинь”. И это удалось!
Когда я приехала в Норильск, здесь работал режиссёр Белявский, который к актёрам относился трепетно и внимательно. Не говорю, что он нас всех любил. Но он знал, ЧТО каждый из актёров будет у него играть. И его было не сломать, если он видел тебя в конкретной роли в конкретном спектакле. При нём мне довелось сыграть и характерные, и драматические, и трагедийные роли.
Белявский не зацикливался на какой–то одной грани актёрского мастерства, он пытался проявить нас со всех сторон. Вот пример. Работал у нас Коля Королёв. Когда Белявский приехал, он числился ещё в разряде молодых актёров. Смотрибельный парень, талантливый, но дикция была отвратительная — со сцены половины не слышно. Однако он зацепил чем–то Белявского, и режиссёр решил “сделать” ему речь. Работали до седьмого пота, но Коля начал играть значительные роли, одна лучше другой! При Белявском же Королёв и звание получил.
Не считаю своё образование ущербным
– Я окончила студию при Читинском театре. И считаю, что на том этапе это было лучшее обучение актёрской профессии. Ещё когда мы учились на третьем курсе, приезжали в наш театр выпускники ГИТИСа. Мы были по сравнению с ними асами. Потому что с первого дня по сцене “гуляли”, играли эпизоды, у нас уже руки–ноги были на месте. А у них ещё года три ушло на “обживание” сцены. У нас работали хорошие педагоги, до сих пор вспоминаю их с благодарностью. Не случайно из нашего выпуска более половины актёров стали заслуженными и народными...
Окончив студию, я очень хотела вырваться из Читы. Потому что в моём первом театре ко мне относились по привычке, как к маленькой девочке. Хотелось уже солидности: всё–таки возраст приближался к 30–ти. И поэтому, хоть мне работалось там очень хорошо, я решила уехать. Написала письма в разные театры. Первый ответ пришёл из Барнаула. Нас пригласили, и мы, даже не доработав сезона, сорвались туда. Как в омут. Мне говорили: “Галочка, тебе будет трудно, ты же домашняя, привыкла к теплу и ласке, к переезду надо себя как–то подготовить”...
Но я не пожалела о том, что уехала так вдруг. Правда, не хватало нашего читинского режиссёра Валеры Бухарина. Он только–только приехал после института, молодой, с новаторскими идеями. Он поставил тогда “Трёхгрошовую оперу” — восторженный писк на весь город стоял. Сейчас это называется мюзиклами и считается очень современным, а мы уже тогда ЭТО делали. Валера, например, приглашал студентов, которые пели битловские песни в спектакле. Это было феерическое зрелище.
А в Барнауле нас встретил такой пожилой режиссёр–папа. К сожалению, у него ещё до нашего приезда были какие–то нелады с труппой и руководством, поэтому при нём я проработала всего год. Потом появился новый главный режиссёр. Крепкий профессионал, но, к сожалению, по человеческим качествам он меня не очень устраивал, и потом всё равно пришлось уйти. Это был такой фашиствующий молодчик, который поддерживал дисциплину в театре своеобразными методами: актёры следили друг за другом, доносили ему, на основании этой “информации” делались определённые выводы. Главное — чтобы ни слова плохого про него и, не дай Бог, про его жену! Но режиссёр он был прекрасный.
Поссорились мы не по творческим, а именно по человеческим мотивам. Я узнала, что ему надо сместить моего мужа, который в то время уже заведовал постановочной частью. Новый режиссёр пообещал это место “своему” человеку и приставил к моему мужу соглядатая. Когда я об этом узнала, подошла к режиссёру и при всех спросила: “Это правда?”. — “Это моя метода”, — ответил он. — “Оставайтесь со своей методой, я так работать не собираюсь”. Мы позвонили Валере Бухарину — он уже руководил творческим процессом в красноярском театре имени Пушкина, и через два дня покинули Барнаул.
У разбитого корыта
– Красноярск — это вообще не этап. Мы проработали с Валерой только сезон. Там были свои зубры, а он — молодой, задиристый, талантливый до безобразия. Его фантазия не знала ограничений. Это был человек, способный из ничего сделать ЧТО–ТО. А там сидели пенсионеры, бабушки–дедушки, от которых он не знал как избавиться. Знаете, какой он придумал ход? На такое способен только талантливый человек! Валера начал ставить “на них” спектакли, выдавил их из театра работой! Они семидесятилетние, а он любил размах, мизансцены летящие... Они ушли. Валере этого не простили. Такие же зубры, но помоложе. Не простили его выходок, его таланта, потому что немногие могли играть в том, что он предлагал... Хотя задумок у Валеры было море. Например, он решил делать спектакль о становлении в Хакасии советской власти. Год собирал фольклор, черепки и камни для реквизита, костюмами занимался. В результате всё это осталось нереализованным.
Труппа разъехалась в отпуск. Был заявлен репертуар на следующий сезон, начинать мы должны были с хакасской пьесы. Приезжаем, а режиссёра уволили... Мы остались у разбитого корыта.
Мюзиклы — это хорошо забытое старое
– Первое время в Норильске Леонид Белявский мучился с нами, а мы с ним. Думали, никогда не сработаемся. Потому что первый же наш “норильский” спектакль, “Темп–29”, — мюзикл, очень непростой. А потом — “Девятый праведник”, “Мистерия–буфф”, и тоже с танцами, песнями...
На второй год мы уже поняли, что Белявский хотел от нас, а он нас “разглядел” — это, думаю, были мои золотые годы. Тогда довелось играть и в “Трёх сестрах”, и в “Селе Степанчикове”. Всё время приходилось думать, как сделать роль — истинное отдохновение для души! Нельзя сказать, что это безоблачное время, но чаще всего, когда заявляли репертуар и мы дома его с мужем обсуждали — что я могла бы сыграть, мои ощущения и видение режиссёра совпадали.
Интересная история произошла в связи со спектаклем “Три сестры”. По первому распределению я должна была играть Ирину, младшую. Мне тогда был 31 год — нормальный возраст для молодых ролей. Потом что–то произошло, работа приостановилась. А в начале следующего сезона вывесили новый приказ о распределении. И у меня ужас в глазах: я — старшая сестра, такая тусклая, ходульная! Мне стало очень обидно! Я ведь всё лето читала, думала об Ирине. Со слезами кинулась к режиссёру, а он говорит: “Я знаю, зачем ты пришла. Поверь мне, так будет лучше!”. И мы начали работать. Тогда впервые я поняла прелесть играть не свой возраст. Леонид Белявский так хорошо всё выстроил, что мы, “три сестры”, были даже похожи. Это отмечали и в Москве, куда театр выехал на гастроли. Вспоминать это — сказка.
Поначалу всё складывалось неплохо
– Потом приезжали разные режиссёры. С кем–то мне было нехорошо, кому–то со мной, наверное, было плохо. С Преображенским были не очень хорошие человеческие отношения. Анатолий Кошелев приехал — я была занята в первом же спектакле. С нынешним режиссёром, с Александром Марковичем, поначалу тоже всё неплохо начиналось, но теперь...
Сначала я пыталась понять его. Потом пыталась отстаивать свои права. Потом мы стали просто скандалить. Единственная роль, которая греет душу за последние три–четыре года, — в “Шуте Балакиреве”. Там я играю роль матери шута. Удивляет, что лет пять назад были великолепные работы при этом же режиссёре. Что вдруг сделалось? Я стала плохой актрисой?
Понимаю, что роль тридцатилетней играть не дадут, да и неинтересно это мне. Зачем возвращаться на тридцать шагов назад, если я хочу двигаться вперёд, играть свой возраст? Через художественный материал надеешься и для себя извлечь что–то интересное. Но, к сожалению, этот возраст в Норильском театре не приветствуется.
Страсти по Горькому
– Хотелось бы играть классику. Очень переживаю, что Горький “прошёл мимо”. Страстны люди его, они до боли душевной рвут нервные окончания. Островского хотелось бы больше играть. Я люблю русскую речь: старомодные обороты, нюансы, речевые переходы завораживают. С Бернардом Шоу мне повезло наполовину. Ещё в студенческие годы мы прорепетировали практически до выпуска спектакль “Цезарь и Клеопатра”, где я играла Клеопатру. Наш режиссёр, талантливейший, начитанный, грамотный человек, был из репрессированных. Ему, наконец, разрешили выезд в Москву к родным. А другой режиссёр не захотел “доводить” спектакль.
Сейчас не строю планов. Не жалею себя. Да, что–то прошло мимо, но нельзя объять необъятное. И ещё раз скажу: на пенсии жизнь только начинается. Надеюсь, я ещё буду востребована.
Татьяна Крылевская
1 комментарий
обсуждение >>