Под занавес сезона Авангард Леонтьев сыграл роль Жевакина в спектакле «Женитьба», поставленном в столичной «Табакерке». Это не первое обращение известного актера к творчеству Гоголя: Леонтьев уже был награжден госпремией за роль Чичикова в спектакле «Нумер в гостинице города NN». О своей особой любви к Гоголю и впечатлениях минувшего сезона Авангард ЛЕОНТЬЕВ рассказал в интервью «НИ».
– Авангард Николаевич, в театре завершился сезон, в отпуск собираетесь?
– Вот уже несколько лет я езжу в санаторий в Подмосковье. Буду ходить по лесу, думать. В лесу чаще всего думаешь о прошлом. Я редко попадаю на природу, но когда попадаю, мне становится комфортно, приходят хорошие воспоминания. Иногда думаю о роли. Это бывает не всегда, но если роль берет над тобой власть – это счастливое время. Ты становишься ее добровольным рабом. И она застает тебя не только в лесу, может настигнуть в самый неподходящий момент. И вот здесь нужно уловить этот момент – вовремя распахнуть для нее дверь.
– А как в минувшем сезоне – вы часто «дверь распахивали» для роли?
– Сначала репетировал в «Табакерке» в спектакле по пьесе Эдуардо де Филиппо «Цилиндр». Однако постановку пока отложили. Под занавес сезона в МХТ прошли два вечера, посвященных юбилеям Давида Самойлова и Иосифа Бродского, где я читал стихи и пел песни из спектакля «Двенадцатая ночь, или Как пожелаете». Под занавес сезона сыграл в «Табакерке» роль гоголевского Жевакина в премьерном спектакле «Женитьба». Самое главное, что спектакль получился не авангардный. Режиссер хотел воплотить замысел драматурга и сделал это не ломая пьесу. Спектакль получился робкий в хорошем смысле этого слова. Ведь сегодня часто бывает, что придумывается какая-то толковая концепция, отменяющая главный смысл произведения или даже привносящая новый смысл. Тогда я не понимаю, зачем брать Гоголя. Не стоит ли подыскать более подходящий материал?
– Вот вы говорите об уважении к первоисточнику. Но ведь Валерий Фокин в легендарном спектакле «Нумер в гостинице города NN» как раз и показал иные «Мертвые души», а вы там сыграли совершенно другого Чичикова…
– Мне несколько раз приходилось участвовать в спектаклях по произведениям Гоголя, и мне кажется, что если к Гоголю отнестись добросовестно и не более того, то такое начинание он поддержит. А вот если небрежно или, не дай Бог, уничижительно, то он лишает участников такого проекта своего покровительства и, как правило, проект заваливается. Спектакль Фокина Гоголь поддержал. У этого спектакля был огромный успех, Госпремия и другие награды. В постановке было много новаторства. Чичиков сидел за столом, а рядом на лавочке сидели зрители, на печке, на антресолях, вдоль стен они сидели. И Чичиков должен был делать вид, что он их не замечает. Это была одна из любимых моих главных ролей.
– Но сегодня в театре у вас главных ролей совсем немного…
– Я думаю, что, когда режиссеры начинают перебирать артистов на главную роль, – возникает более интересный исполнитель. Я ведь не настолько неудобный, чтобы меня кто-то опасался: не дерусь, не запиваю. И всегда внимательно отношусь к замыслу режиссера.
– А если вы с замыслом не согласны?
– Чаще всего стараюсь выкарабкаться, найти точки пересечения. Не помню, чтобы покидал спектакль посреди репетиций. Но бывает и так, что с замыслом я не согласен как зритель. Правда, здесь от меня ярких примеров не ждите – я не часто хожу в театр. Вообще по своей природе артисты инертны, наш брат сидит себе и ждет, когда ему дадут роль. Из постановок минувшего сезона особенно отметил бы «Обрыв» в МХТ и работу Ольги Яковлевой в главной роли. Таких спектаклей сегодня очень не хватает, здесь зрители чувствуют себя первооткрывателями романа Гончарова.
– Я наблюдала, как после «Обрыва» зрители выходят грустными, погруженными в невеселые думы…
– Это очень хорошо. Если человек грустит – значит, он человек, так говорил Паустовский. И любое произведение, которое может натолкнуть на грустное размышление полезно, поскольку они подтверждают, что у человека работает голова. Я материалист и считаю, что человеком управляет мозг. Хорошо, что есть спектакли, фильмы и книги, заставляющие мозг работать. Но, к сожалению, не всем нужна эта пища. Часто человек приходит в кинотеатр с пакетом чипсов и видит на экране все такое же вкусненькое и аппетитненькое. И не замечает, как впечатления от просмотренного превращаются в то же, во что превращаются чипсы после переработки в желудочно-кишечном тракте. Если кино или спектакль оставляет такие следы – ему не стоило появляться на свет. А если человек начинает грустить и перестает жевать киношный попкорн – значит, он задумался. Так было со зрителями на фильме «12» Никиты Михалкова. Я в кинотеатре его смотрел: все пришли с пакетами, наполненными попкорном, жевали, жевали, быстро съели, а за вторым пакетом не побежали – увлеклись, стали внимательно смотреть. Меня тронуло: молодежный зрительный зал с огромным интересом смотрел эту довольно невеселую историю.
– В фильме нашла отражение российско-чеченская политика. А вы, кстати, политически активный человек?
– Когда-то был членом КПСС. Вступить в нее меня несколько лет агитировали коммунисты Петр Щербаков, Олег Табаков и даже беспартийная Галина Волчек. Наконец меня все-таки уговорили. Я понимал, что партийная организация театра была не только инструментом воздействия партии на театр, но и театра на партийное руководство. Это было место диалога. А диалог был очень живой, потому что многие премьеры «Современника» горкомом партии закрывались. Руководство театра всегда думало, что партийную организацию можно использовать с пользой для дела. Из партии я вышел в 1990 году. Мы решили, что в театре партийных ячеек быть не должно. С тех пор я в политику не лезу. Хотя в начале 1990-х у меня было гораздо более радостное предощущение будущего. Я думал, что мы будем равняться на страны с более развитой и упорядоченной государственной системой и экономикой. Я думал, что мы быстро пойдем в ту сторону. А сейчас вижу, что не быстро мы идем и порой не в ту сторону, а параллельно.
– Вернемся к Михалкову. Сейчас модно ругать его последний фильм. А что вы о нем скажете?
– Я его не видел. Но посмотрю обязательно. Я читал с сожалением, как этот фильм ругают и о Михалкова вытирают ноги. Когда-то именно Михалков, пытаясь образумить Пятый съезд кинематографистов, говорил: «Как вы можете так обходиться с Сергеем Бондарчуком, который снял «Судьбу человека». Я не берусь судить, прав или не прав Михалков в истории с Союзом кинематографистов, но вытирать об него ноги в связи с его фильмом абсолютно не допустимо. Он этого не заслуживает. И больше того, он заслуживает другого – серьезного, очень откровенного разговора.
– Но если после просмотра фильм вас все же разочарует, вы скажете об этом Михалкову откровенно?
– Стану ли я своим мнением огорчать Михалкова? При удобном случае – стану, когда этому будет место и время. Мы с ним откровенно разговариваем уже несколько десятилетий. Хотя трудно говорить с таким успешным и прославленным художником о недостатках в его работе. Человек привыкает к тому, что успешен, победителен. И потому он не всегда настроен нормально и адекватно слушать критику. Мне кажется, что для этого надо найти подходящую минуту. Мне тоже непросто слушать критику. Я головой понимаю, что нужно ее слышать, и даже провоцирую на критические высказывания. Но сказать, что это мне слышать приятно – не могу.
– А чье мнение вы хотели бы услышать?
– Я думаю, что меня заставила бы задуматься критика со стороны наших учеников. Не всякий, во-первых, решится на это. Если бы Владимир Машков или Евгений Миронов говорили о моей работе, я бы прислушался. Но есть некая цеховая культура: деятели театра часто молчат о неудачах своих коллег.
– Хотя вы когда-то сказали Олегу Ефремову о том, что вам не нравится его спектакль…
– Это был спектакль «С вечера до полудня», в котором я играл главную роль. Спектакль был, возможно, неплох, но слабее других постановок «Современника», которые шли в то время на его сцене. А мне казалось, что все последующие спектакли должны равняться на вершины. Вот с этой точки зрения я и позволил себе на собрании труппы выговаривать Ефремову, что спектакль недотягивает до «современниковского» уровня. Это было очень трудно, но я решился на этот шаг.
– В числе ваших учеников Евгений Миронов, Владимир Машков, Елена Майорова, Ирина Апексимова. Вы не жалеете, что ушли из Школы-студии МХАТ?
– Не жалею, потому что мой уход остался как бы никем не замеченным. А раз все молчали, значит, я там был не нужен. Ведь когда я ушел, никто всерьез не спросил: «А чего это он ушел?» Позволив ректору обойтись со мной несправедливо, педагогический коллектив подложил под себя бомбу замедленного действия: узаконили возможность несправедливости по отношению к себе. Впрочем, чего уж об этом говорить.
– Вы написали книгу про своего педагога Анну Гавриловну Бовшек. Это был первый и очень удачный опыт автора-составителя. Вы показали редкое для артиста умение работать с архивами. О второй книге не задумывались?
– Чтобы писать книги (а мне это нелегко дается), нужно много времени. Книга появилась во время паузы в работе, очередного трехлетнего актерского простоя. И он заполнился работой над книжкой. Но в ближайшем сезоне у меня будет много репетиций в театре. И думать о книге некогда. Горький писал, что все существует для того, чтобы быть рассказанным. В этом смысле, может быть, и стоит рассказать о себе. Но с другой стороны, я думаю: «Боже ты мой, миллионы людей живут на Земле, и каждый начнет рассказывать про свою жизнь?! Так ли это интересно?» Хотя потом понимаю, что и это интересно. Но какой из меня писатель? Смогу ли быть достаточно откровенным или совсем откровенным? Чем можно делиться? О чем рассказывать нельзя? Немирович-Данченко к своей книге «Из прошлого» написал такой эпиграф: «Всякие мемуары имеют какой бы то ни было смысл только в том случае, если они искренни. Автор». Я думаю, удастся ли мне быть искренним в такой степени, как это нужно, чтобы книга была правдивой. И конечно, кого-то обидеть не хочу и о себе не все хочу рассказывать. Что надо оставить за скобками? Это вопросы, на которые отвечает каждый пишущий. Но я еще не ответил.
– Олег Павлович Табаков для вас непререкаемый авторитет?
– Наши отношения с Табаковым и дружеские, но и рабочие. Когда я пришел в «Современник», Табаков был одним из самых заметных артистов. Он уже тогда хотел создать свою студию, думал об этом, привлекал меня к этим планам. Конечно, он для меня авторитет, но я не всегда с ним согласен.
– У вас ведь был режиссерский опыт? Почему вы сейчас ничего не ставите?
– Я в закрытую дверь ломиться не люблю: пару лет назад я принес Олегу Павловичу свое предложение. Сначала оно было встречено одобрительно, а потом отложено…
ЛЮДМИЛА ПРИВИЗЕНЦЕВА
«НИ» за 9 Июля 2010
Народный артист России, одна из звезд МХТ Авангард Леонтьев принимал государственные экзамены у студентов курса народного артиста России Александра Галко.
— Авангард Николаевич, ваш брат погиб на войне. Говорят, что люди, чьи братья или сестры умирают еще до их рождения, обладают как бы двойной душевной силой, двойной энергетикой. Вы это на себе ощущаете?
— Нет. Меня другое волнует. Артист Андрей Мягков однажды сказал мне: а ведь если бы твой брат не погиб, ты бы не родился. Я смотрю на жизнь именно так и осознаю, что мне слишком дорого досталось мое бытие. Не сомневаюсь: мой брат был лучше меня. Он изначально принадлежал к чистому, романтическому поколению. Хотел идти воевать за родину и на каждом своем треугольнике с войны еще и рисовал что-то: Спасскую башню или «Смерть фашистам!» выводил. Он принадлежал к поколению идеалистов, романтиков. Человек, на мой взгляд, должен быть идеалистом. Сейчас идеалистов становится мало. Они заменяются прагматиками. А идеализм, он для совершенствования личности целебен. Человек, увы, во многих проявлениях недалеко ушел от животного, а идеализм и есть тот защитный слой, который предостерегает, спасает, уводит от проявлений всего низменного…
— Авангард Николаевич, что вас особенно настораживает в сегодняшней действительности и в сегодняшней молодежи?
— Среди молодежи множится число представителей компьютерного поколения — нечитающих или читающих крайне мало. Не умеют размышлять, сопоставлять, задавать себе главные жизненные вопросы: откуда мы пришли, для чего мы здесь? Россия дичает. Об этом свидетельствуют и результаты многих ЕГЭ, и просто атмосфера в обществе, когда люди не хотят читать, не умеют и, главное, не желают общаться. Все это прискорбно. Телевизионная продукция подавляющего большинства телеканалов являет собой цинизм, ложь и желчь.
— А театр способен противостоять столь печальному информационному полю?
— Правда в том, что мы постепенно утрачиваем и русский репертуарный театр, где было много классики. Театры существуют в режиме самоокупаемости. Государственная поддержка большинству театров минимальна, поэтому, будучи поставленными в условия рынка, учреждения культуры стремятся выживать кто как может. Многие сцены становятся похожи на шоу, и новомодные театральные режиссеры убеждены, я цитирую модное ныне изречение: пипл все съест. Люди и впрямь потребляют то, что им дают. Сознание, вкус ведь подвержены развращению, упрощению и опошлению. Но при том всем я уверен: несмотря на все эти грустные реалии, классический театр силен совсем другим. Зритель приходит не на спецэффекты посмотреть и не громкую музыку послушать и даже не медийные лица модных персонажей рассмотреть. Сила человеческих чувств, любовь, гнев, радость, стремление соприкоснуться со всем этим — единственный повод прийти в театр.
— Рецепт воспитания достойного человека и вне театральных стен у вас есть?
— Недавно прочитал интервью с Фазилем Искандером. Он очень хорошо сказал: надо любить, а остальное приложится. Моя мама меня безмерно любила, я это чувствовал, и поэтому те нравственные советы, которые она мне давала, легко ложились на сознание. Мама, помню, говорила: сынок, если ты идешь и видишь на дороге деньги, не бери их. Они не твои. То есть мамино представление о жизни было таково, что она навсегда искоренила во мне даже малейший позыв присвоить что-то чужое. Подобное — после общения с ней — было абсолютно невозможно. Уважение к учителям она мне тоже привила. Ведь с уважения к учителям начинается ученик. А сейчас мы что часто наблюдаем? Школьник принесет отрицательную отметку, родители тут же гневно, в присутствии ребенка начинают выражать желание разобраться с никуда не годным педагогом. Это противоестественно! Школу не должно, постыдно и опасно превращать в сферу обслуживания!
— Вы играли в спектаклях самых разных режиссеров и одновременно актеров — у Машкова, Михаила Ефремова. Как бы вы определили их почерк?
— Мне чрезвычайно импонирует машковский подход к режиссуре. Он интересно работает с актерами и делает масштабные человеко-роли. Что касается Михаила, то мне кажется, что его сильная сторона — актерская. Он яркий буффонный артист, но при этом обладающий чувством равновесия, никогда не пережимающий с красками актерской палитры.
— Ефремов-старший был просто гением.
— Думаю, что и младший актерской гениальностью не уступает.
— Многие коллеги отзываются о вас как о высоконравственном человеке. Ответьте тогда: как вам удалось воплотить образ Чичикова, ведь актер ищет черты своего героя в себе?
— Надо просто тщательнее по всем сусекам своей души пройтись, и там чего только не обнаружишь! Как ни успокаивай, ни уговаривай себя, что ты хороший, после ревизии душевных кладовых такое в себе обнаруживаешь! А потом Чичиков еще не предел мерзости. Был ведь еще и черт в «Братьях Карамазовых».
— Не страшно было браться за такую роль?!
— Нисколько, потому как мы, люди, порой гораздо страшнее черта.
— Писатель, представляющийся вам наиболее загадочным и жертвенным одновременно?
— Гоголь. Второго такого таланта ни в русской, ни в мировой литературе просто нет. Он ведь и погиб под тяжестью задачи, которую перед собой ставил. Он хотел быть полезным России, жаждал нравственно поднять ее. А потом, когда развуверился в собственном даре и сжег рукопись, это подкосило его. Он ведь и умер от осознания собственного несовершенства и бессилия преобразить мир вокруг. Он так хотел помочь своей Родине, так стремился начертить перспективу полета птицы-тройки, которой бы управляли не мерзавцы чичиковы, а умные и передовые люди. Но… Ничего этого не сбылось.
— Ваш самый любимый роман в русской литературе?
— «Война и мир».
— Вы стали редактором сборника, посвященного незаурядной женщине — Анне Гавриловне Бовшек, в театральной студии которой учились. Для того чтобы актер захотел выпустить книгу о другом человеке, мотивация должна быть очень сильной.
— Мотивация может быть только одна — уважение и благодарность. Анна Гавриловна руководила художественной студией при московском Дворце пионеров четверть века. Учила нас, своих воспитанников, исключительно на классическом репертуаре: Тютчев, Лермонтов. Необыкновенная женщина! В молодости, во время империалистической войны, она, ученица Станиславского и Евгения Вахтангова, ушла из театра в сестры милосердия. Во время Великой Отечественной никуда не эвакуировалась из столицы, продолжая заниматься любимым делом — воспитанием детей. Анна Гавриловна уже была в летах, когда один из директоров Дворца пионеров потребовал от нее ввести в преподавательский репертуар какие-то идеологически важные вещи — про партсъезды, колхозы, урожаи, надои и тому подобное. Анна Гавриловна, естественно, ничего этого не сделала и просто уволилась с работы. Перешла под своды музея Пушкина, и вслед за ней сюда потянулись ее воспитанники. Среди учеников Анны Гавриловны Людмила Касаткина, Ролан Быков, Сергей Никоненко. Но главным в этой удивительной женщине являлись даже не ее театральные уроки. Кто-то уже из взрослых ее учеников прекрасно сказал, что Бовшек прежде всего не стихи учила читать, а родину любить. Она воспитывала людей. По самой своей природе являлась просветителем, и это была ее религия.
— Есть ли некий вопрос, стоящий между вами и верой в Бога?
— Почему оказался возможен Освенцим? На этот вопрос я до сих пор не смог найти ответа.
— Какую черту в людях не терпите больше всего?
— Неискренность. На мой взгляд, открытым быть легче. У меня есть такая особенность: читаю по лицам и довольно много чего могу понять о человеке, просто взглянув на него.
— А вашего ученика по школе-студии МХАТ Евгения Миронова тоже разглядели с первого взгляда?
— Да, но справедливости ради надо сказать, что его рассмотрела и профессионально оснастила еще до меня здесь, в Саратове, Валентина Александровна Ермакова. Он приехал поступать в школу-студию МХАТ, когда набор уже закончился. По счастью, какая-то добрая душа в учебной части подсказала этому, тогда еще совсем юному мальчику: идите к Леонтьеву. И вот в этом прослеживаются знаки и воля судьбы. Могли ведь не назвать мою фамилию, а назвать другую. Или вообще ничего не сказать. Но судьбе было угодно, чтобы Женя Миронов пришел ко мне. Читал «Теркина», который, помню, невероятно шел ему. Совпадал с ним. Меня поразила чистота, творческая индивидуальность и свежесть, духовная первозданность этой личности. Он просто светился изнутри! И увидев все это, я позвонил Олегу Павловичу Табакову и попросил прослушать одного абитуриента приемной комиссией. Олег Павлович, по счастью, согласился, и все собравшиеся на прослушивание не могли не обратить внимания не только на степень его одаренности, но и на то, что сквозь творческую чистоту сквозила человеческая чистота не меньшей силы. Женя оказался зачислен вопреки обстоятельствам. Он очень талантливый актер, но для меня не менее значимо то, что Миронов, обласканный всевозможными званиями и регалиями, остается романтиком и при этом человеком могучей воли!
— В каком возрасте вы поняли, что хотите стать актером?
— Я лет с шести всем вокруг об этом уже твердо сообщал.
— А склонность к педагогической деятельности когда в себе открыли?
— Очень скоро после окончания собственной учебы. Не могу сказать, что мой путь в педагогику был таким уж легким. В свое время я ходил к своему учителю Павлу Массальскому, с тем чтобы рассмотрели мою кандидатуру. Но с распростертыми объятьями меня здесь никто не встретил. У театральных корифеев были свои представления на этот счет, я в них не вписывался. Ну а потом я на педагогику все же попал и… запал. Я чувствую здесь себя абсолютно в своей тарелке! К педагогике должно быть внутреннее расположение. Если его не будет, не будет интересно, а не будет тебе интересно, ученики тебя до своих душ не допустят. Юные люди, почти еще дети — это ведь тонкий мир. Они все чувствуют и видят тебя, считай, насквозь.
— Актерами рождаются или становятся?
— Рождаются. Это дар, особенный дар никогда не уходить из детства, не взрослеть. Умение не расставаться с верой в вымысел. Ребенок ведь как воспринимает игру? Как саму жизнь. Я тут посмотрел на сцене саратовской драмы сказку. В зале находились преимущественно дети, и я не могу сказать, чтобы меня порадовало их поведение: они шумели, довольно громко разговаривали, не выключали телефоны. Но в сцене, где принцессе подается отравленное яблоко, дети забыли про все свои отвлечения и начали хором кричать: не ешь, не ешь его! Оно плохое!
— То есть «над вымыслом слезами обольюсь» — это поведенческая примета актеров, поэтов и детей?
— Да, если нет этого — о сцене можно и не думать.
— Но ведь театр — жестокое дело. Среди актеров немало порушенных судеб, актерская профессия стимулирует такие свойства характера, как зависть, ревность, эгоизм…
— Пусть так, но все вместе это компенсируется ни с чем не сравнимой радостью играть перед зрителем. Это такое острейшее, огромное удовольствие, что за него не жаль расплатиться всем чем угодно, в том числе бытовой неустроенностью, более чем скромной зарплатой, в особенности в театрах на периферии.
— Вы не только театральный, но и киноактер. Любопытно, народ узнает вас на улице?
— Бывает. Однажды ко мне здесь у вас, в Саратове, подошел на улице мужчина в летах, вгляделся в меня и воскликнул: «Авангард Леонтьев! Да вы же Эдвин Друд! Вы сыграли в сериале «Тайна Эдвина Друда»! Это мой любимый диккенсовский роман». Поклонник Диккенса оказался следователем и даже, как и полагает следователю, проводил меня до гостиницы.
— Вы являетесь председателем государственной комиссии, подписывающим дипломы студентам театрального института при Саратовской государственной консерватории. Александр Галко выпускает свой курс. Как вам показались его ученики?
— Хороший курс. Эти ребята — большие энтузиасты. Смотрел спектакли выпускного курса и видел чистоту, энтузиазм и колоссальную самоотдачу. А когда эта триада ощущается, за ней непременно стоит дарование. Их всего лишь одиннадцать человек, но они хорошо подобранные и, естественно, превосходно обученные. Оснащенные тем ремесленническим инструментарием, без которого актеру невозможно нащупать свою тропу. Еще я хотел бы отметить в этом курсе романтизм — любимейшее мной свойство.
Светлана Микулина
МК в Саратове
Номер: №27 (828) 26.06-3.07.2013
7 комментариев
обсуждение >>