«Фея»: Виртуальные печенеги и неединая Россия

Константин Хабенский становится человеком в новом фильме Анны Меликян

У памятника героям революции 1905 года – экологическая акция: не по погоде одетые девушки требуют прекратить насилие над животными. Несколько фигур в позе эмбриона – или куска курятины – замерли под полиэтиленом в исполинских лотках, в каких фасуют продукты в магазинах. Скоро прибудет полиция – скроется только Таня (Екатерина Агеева), которой откроет дверь папиного Лендровера молчаливая Маша (Александра Дишдишян). Отец постарается скинуть балласт, но слово за слово – и вот он везет улыбающуюся во весь рот незнакомку в офис, чтобы она приняла душ и переоделась. По пути она выложит все о себе, как будто ждала этой встречи: мечтаю стать актрисой, взяла псевдоним Триер, чтобы Ларс фон позвал сниматься к себе (он лучший!), улыбаюсь, потому что рот не закрывается.


Спасителя поневоле зовут Евгений Войгин (Константин Хабенский), когда не спасает активисток и не злится, что дочь от первого брака не хочет наградить его и словом, он разрабатывает «лучшие в стране компьютерные игры». На носу новый релиз – «Коловрат 3», фэнтези-сага в формате VR, наш ответ «Ведьмаку» или «Бэтмен в Древней Руси», как характеризует его Войгин, который, кажется, ничего не знает ни про Бэтмена, ни про Древнюю Русь.

Ему, в общем, и не надо: опрятный богач-бородач – гений пиара и меняющий решения по несколько раз на дню главнюк. Когда игру уже пора тестировать, он принимается вносить изменения: едет отснять интерьер Успенского собора, чтобы добавить аутентичности (чем они занимались месяцы до?), вводит Таню как эпизодическую героиню (ее спешно снимают в роли Феи – на самом деле птицы Сирин), а также устраивает медийную бучу. Накануне подростки-националисты убили дворника-таджика и выложили в сеть видео, где после акта жестокости демонстрировали жест «от сердца – к солнцу», или попросту коловрат. Войгин приказывает помочь семье покойного и аккуратно проанонсировать игру. Увлечение символами Древней Руси не доведет его до добра: группировка «Коловрат» окажется ближе, чем хотелось бы, а фантазия Тани, что Войгин на самом деле реинкарнация Андрея Рублева, заставит ушлого разраба и правда поверить в мессианскую ношу.


«Фея» – новый фильм Анны Меликян, быть может, завершающий неаккредитованную трилогию про смерть, любовь и мечты, начатую «Русалкой» (2007) и продолженную «Звездой» (2014). Таня Триер – soul mate Алисы из первого фильма и Маши из второго. Не случайно они вместе живут в одной комнате: Мария Шалаева – главная активистка, выкрашенная в розовый Тинатин Далакишвили скорее наслаждается моментом, чем по-настоящему рубится за экологию и феминизм. Таня мечтательно улыбается и верит в любовь. «Если он меня не любит, это все бессмысленно», – говорит она, разглядев в отсутствующем взгляде Войгина привязанность, как в свое время Алиса – в помятой физиономии Саши (Евгений Цыганов), торговавшего участками на Луне, а по ночам напивавшегося до желания суицида.

В фильмах Меликян великая иллюзия ходит рука об руку с наждачным асфальтом реальности, экспрессия – с торжеством равнодушия и неизбежностью смерти. Ее героини – взрывающиеся посреди обрыдлой российской реальности manic pixie dream girl – ромкомовый штамп, предписывающий в историях про любовь встряхнуть маниакальной девушке-мечте от обыденности и сомнений какого-нибудь робкого парнишу. Ну или зачерствевшего мужичка – вроде человека-калькулятора Эдварда Льюиса (Ричард Гир) из «Красотки». Корни у них, впрочем, не только из американского мейнстрима, но из романтического коллективного бессознательного, где варятся сказки (Алиса, Русалочка, Фея) и европейские фильмы о том, что нелюбовь страшнее апокалипсиса (не случайно «Русалку» часто сравнивали с «Амели»).


Диснейленд посреди вавилонской Москвы с ее всероссийским «пригородом», простирающимся по самый Владимир и дальше, уравновешивается и другим культурным кодом. Хтоническим славянофильством, которое проявляется и в умеренно патриотическом маскульте а-ля игра «Коловрат» или фильм «Викинг», и в экзистенциальных полотнах вроде «Андрея Рублева» Тарковского, и в националистических движениях, которые заряжаются от древних символов и даже рифмуют истребление «других» с борьбой народного героя с татаро-монгольским игом.

Кажется, эта бешеная, не укладывающаяся в голове национальная эклектика стабильно увлекает Меликян. В «Русалке» «Море-море» Антонова соседствовало с океаном билбордов, которые то ли обещали лучшую жизнь, то ли посылали знаки судьбы и мотивировали двигаться дальше. Сказочные или мифические мотивы – с реальными погромами 2002 года, когда сборная России проиграла на Чемпионате мира по футболу японцам. Папу-моряка заменял портрет Гагарина в массивном скафандре водолаза – и эта отцовская фигура аукнулась Алисе возлюбленным с запонками-гагаринками, который распродает советскую космическую утопию. В «Звезде» «русская мечта» приняла очертание американской, где слава – лучший наркотик, но на пути к успеху нужно изменить себя целиком, став, в общем-то, кем-то другим. Только в «Про любовь» постановщица будто бы переводит дух от этой концентрации соседствующих мировоззрений и мутирующих житейских философий. Ответ на вопрос, как выжить среди этой смертной любви, – клин клином вышибают. Хотя там секс в большом городе принял оборот научно-гламурный – с лайками и лекциями, музыкальными паузами и разговорами по душам. В «Фее» снова не так.


У фильмов Анны Меликян – фасеточное зрение стрекозы, если разные оптики, технические и человеческие, можно сравнить с омматидиями – микро-конусами, которые формируют исполинский глаз-шлем. Нижняя часть отвечает за цвета, верхняя – за форму. В «Фее» смешиваются ручная камера неонацистов, дрожащий кадр независимого кино, плавный сериальный глянец, торжественное планирование ока видеоигры и фантасмагорический полет от земли к небесам – и далее в космос, эзоретический киношный прием.

Интонационный эквивалент «Феи» уже не слог сказочника, но вязь отечественного полупророка. Сколько бы в кадре ни вспоминали Андрея Тарковского, местная реальность скорее пелевинская: с иными измерениями, которые теперь достигают не трипами, а нажатием на кнопку; с депутатами, которые не стучатся к духам прошлого или вертлявым криэйторам, а вновь продолжают линию партии; с голосом улиц, который раздается не из ларьков и бандитских тачек, а из националистичных видео; наконец, с мыслью о перерождении уже не восточных божеств, а славянских святых художников.


В этом водовороте страхов и амбиций действительно сложно удержать мало-мальски настоящее чувство. Его можно виртуально синтезировать, облечь в общественно полезный плакат, подхватить от ровесников или соратников, проигнорировать, как символический вес татуировки, да и попросту выдумать. Однако под десятками слоев реальности и в саду расходящихся мировоззрений остается возможность любви – возможно, не романтической, а какой-то абстрактно бесконечной – к делу, к ближнему, к себе.

Меликян продолжает находить возможность трогательной хрупкости, маниакальной эксцентрики в мире, про который всем все понятно. В мире, про который все сказано. Но именно прямолинейность этих высказываний – с активистскими акциями, вакханалиями ночных клубов, православной символикой, переизбытком Тарковского и эзотерическими происками – замыкает легкое дыхание картины в бетонный коридор многозначительности. Это сказывается и на хронометраже, который ближе к «Андрею Рублеву», чем к предыдущим фильмам Меликян. «Русский дух» – неподъемная ноша, не обойтись без медитации на иконы и даже подобия триединства, где суровый отец жертвует не молчаливой дочерью, а собой, подстрекаемый меликяновской феей-русалкой-звездой. Рая нет, но вы держитесь.

Смотрите фильм «Фея» на КинопоискHD с 30 апреля.